Сеть ослабла, Рин прерывисто вздохнула.
– Так что? Что ты решила? Готова ли себе свободу подарить? Ведь ты послушная марионетка, ты лишь танцуешь так, как говорят. Свободы собственной ты никогда не знала. Желаешь ли отрезать нитки кукловодов?
Эти слова словно пошатнули сознание Рин. Рейко знала, куда бить. К чему все это бессмысленное ожидание, эти глупые игры в шпионов, длящиеся больше двадцати лет? Невозможные задания, подковерные интриги, заговоры? Двадцать пять лет назад она дала клятву, которая вела ее с тех пор по жизни, стала ее единственной целью. Тогда лил дождь, от количества выпитого бренди плыло в глазах, на душе было такое же пепелище, как и сейчас. Арман бежал за ней следом, они сильно поругались в тот раз из-за решения Рин. «Я отомщу за родных любой ценой, Арман. Никто меня не остановит. Даю клятву аирга, что дороже золота, прочнее алмазов». Уже тогда Рин знала, что не сможет жить спокойно, пока не отомстит. И вот парадокс: она могла сделать это еще давно, но все время что-то отвлекало. То Арман со своими резонными увещеваниями, то герцог Кимри с твердым приказом не лезть, то собственное благоразумие, основанное на поговорке «не зная броду, не суйся в воду». Получается, все вокруг лгали ей и убеждали в том, чего не существовало? Не было – не было! – пути к победе! Они не сделали ни шагу для победы…
Вся жизнь была ложью? Все можно было осуществить без особых потерь? Все можно было сделать еще давно? Ей нужно было лишь признать себя… Признать себя той, кто может.
Той, кто может построить новый мир. Той, кто может сделать то, чего не делает никто: основать страну для аиргов, исчезающего народа…
Страну? Для народа, который сам сжигает свой дом? Зачем? Для чего страна народу, которому плевать на внешний мир настолько, что он готов игнорировать прямую угрозу от него? Зачем ей защищать тех, кто добровольно готов отправиться на свалку истории? Зачем ей защищать тех, кто объявил ее изгнанницей и навсегда отрезал путь в родной дом?..
Но… Там осталась мама.
Мама, к которой Рин испытывала только искреннюю любовь и благодарность за то, что та не отказалась от дочери, принесшей ей столько горя. Дорогого стоит пережить осуждение окружающих и тяжесть позора, когда родная дочь отказывается следовать твоим наставлениям и сбегает из дома за день до свадьбы. Но еще дороже стоит увидеть любимое чадо истерзанным, искалеченным и едва живым. Пройти вместе с ним через боль и страдания, видеть, как ребенок пытается наложить на себя руки или провоцирует убить его. А затем едва не погибнуть от руки дочери, которая сошла с ума от пережитой боли и снова вынести ее уход и осуждение тех, кто предупреждал, что все так и будет.
«Бедная моя мама! – подумала Рин. – Она столько сделала ради меня, а я ничем не могу ей отплатить!»
Сбежать из дома, чтобы не причинять маме боль, чтобы спасти единственного близкого от себя самой, виделось Рин некогда лучшим решением. Мама отдельно, Рин отдельно. Но теперь возможность жить вместе стала чуть более осязаемой. Если все будет так, как говорит Рейко, – а та искренне верила в свои слова и не лгала, когда говорила, что обучит Рин всему, что знает, – значит, Рин снова обретет некое подобие семьи?
Нет, это бред. Бред! Для нее не может быть дома, она бродяга, вечный бесприютный странник, за которым по пятам будет гнаться война. Где бы она ни была, война будет рядом. Война не вокруг нее, война внутри нее. Рин не принадлежит ни миру людей, ни миру аиргов. Ни два, ни полтора…
Затылок закололо, в глазах помутилось на мгновение, в ушах поднялся свист, подкатила тошнота. Рин тошнило от самой себя.
«Могу ли я сделать хоть что-то не ради себя, но хотя бы ради мамы? Могу. Определенно, могу». Но сможет ли мама простить? Сможет ли она понять решение дочери? Сможет ли сама Рин пожертвовать всем, чтобы дать маме возможность хотя бы в старости жить, не ловя на себе осуждающие взгляды и видя любимую дочь каждую минуту? Ведь мама любит ее, в этом нет сомнений. Это единственное, что вне сомнений.
«Да что такого у меня есть? Да, мне с Анхельмом хорошо, но и одной мне тоже было неплохо. Он навязывает мне свою любовь. Если выбирать между ним и семьей – я выберу семью. Уговорить Рейко? Как-нибудь сумею. А Анхельму можно просто стереть память. С Ладдаром тоже договоримся. Фрис… Фрис все поймет, что бы я ни выбрала».
Интуиция молчала. Холод, которого Рин не ощущала с той самой минуты, как увидела Анхельма, снова сплелся тугим комком в ее груди.
– Да, я согласна, – ответила Рин.
Рейко расплылась в улыбке. Сделала хитрое движение пальцами, и сеть, опутывающая Рин, растворилась. Девушка облегченно вздохнула. Вдруг Соколиная песня загудела и завибрировала в ее руке, и Рин чуть не разжала пальцы от удивления. Оружие странно вело себя, такого раньше никогда не было. Лезвие стремилось подняться, Рин пришлось приложить силу, чтобы удержать его.