Около века Подушка Дракона была любимым развлечением любителей достопримечательностей. Для поддержания стены в порядке выделили несколько солдат, но так как она не выполняла никакой роли, кроме дозорной башни для призрака, то вскоре пришла в упадок. Даже праздношатающиеся потеряли к ней всякий интерес, вокруг все заросло сорняками, а камни стали крошиться. Тем не менее, стена стала просто раем для местных детей, и несколько столетий она была любимым развлечением для ребятни из нашей деревни, но потом случилось нечто, из-за чего даже они оставили Подушку Дракона.
Однажды юные обитатели Ку-Фу уже начали одну из своих игр, чье происхождение восходит еще к началу времен, но неожиданно остановились. Пустой, бесплотный голос – один мальчик потом рассказывал, что он будто шел из бамбуковой трубки длиной в пятьсот ли, – медленно слетел на них из Глаза Дракона. Столь необычны были слова его, что каждый ребенок накрепко запомнил их, хотя, как только их сердца вновь стали биться, дети побежали от стены так, что пятки их могли ослепить любого призрака.
Возможно ли, что несчастный Ван, самый важный из всех пленников на самой важной из всех дозорных башен, передавал послание Китаю посредством детей невзрачной деревеньки Ку-Фу? Если это и так, то весть его была странной, а пророки и ученые веками старались извлечь из неё хоть какое-то подобие смысла.
Если мои просвещенные читателю пожелают сами расколоть этот крепкий орешек, то я пожелаю им удачи.
2. Чума
Моя история начинается с обыкновенной уборки шелка, случившейся в 3337 году Тигра (639 г. н. а), когда вся деревня застыла в предвкушении, ибо знаки, говорящие о грядущем баснословном урожае, просто бросались в глаза. Яйца червей, которыми нас снабдил Грязнуля Ма, были очень красивыми, иссиня-черными и сияли здоровьем. Листья шелковицы выросли такими толстыми, что рощи казались гобеленами, сплетенными из темно-зеленой парчи, а вокруг бегала ребятня, радостно напевая: «Листья шелковичные на солнышке блестят, дети их срывают и весело галдят!» Деревня бурно праздновала. Девушки отнесли соломенные корзины на холм в монастырь, где бонзы выложили плетенки желтой бумагой, на которой изобразили портреты Цань-шэнь, богини шелководства. Настоятель их благословил и возжег в честь покровительницы будущего урожая благовония. Бамбуковые рамки и поддоны отнесли на реку, где выскоблили дочиста. По всей деревне собирали и давили полевые цветы, резали на маленькие кусочки свечные фитильки, а самые старые члены каждого семейства смазывали головки чеснока влажной землей и вешали их на стены хижин. Если чеснок пускал много ростков, то это значило обильный урожай. Никто никогда не видел такого количества отростков, как в тот год. Женщины спали голыми, завернувшись в простыни, покрытые яйцами шелковичного червя, жаром своих тел ускоряя процесс вылупления. Старики же метали пригоршни риса в горшки, бурлящие над тлеющими в очаге углями. Когда пар стал подниматься прямо, не изгибаясь, они закричали:
– Пора!
Женщины смахнули яйца в корзины гусиными перьями, потом посыпали их сверху давлеными цветами и кусочками свечных фитилей, а корзины поставили на бамбуковые рамки. По стенкам аккуратно прикрепили гусиные перья, а под ними разожгли огонь. (Значение тлеющих древесных углей, полевых цветов и свечных фитилей утеряно в безднах древности, но мы никогда не помышляли об изменении традиции.) Семьи вознесли хвалу Цань-шэнь, и в каждой хижине личинки вылупились точно в срок.
Темные госпожи лениво извивались, наслаждаясь теплом очагов, но в праздности они пребывали недолго. Если вы их не видели, то просто не можете представить, сколько шелковичный червь может, нет, должен съесть. А их единственная пища – листья тутовых деревьев. Не будет большим преувеличением сказать, что жующие звуки, издаваемые прожорливыми червями, способны пробудить даже медведя в спячке, но о сне в этот момент можно даже не мечтать. Тридцать дней, иногда чуть больше, иногда чуть меньше, черви подготавливаются к окукливанию, и в это время есть только три периода, когда они не едят: Краткий Сон, Второй Сон и Большой Сон. После Большого Сна шелковичные черви могут умереть, если в течение часа не получат пищи, поэтому мы работали днем и ночью, собирая листву с деревьев и относи её в хижины. Юным жителям деревни, естественно, регулярно давали отдыхать, но остальные за эти тридцать дней были счастливы, если им удавалось поспать хотя бы шестьдесят часов.
Старики поддерживали огонь, так как шелковичным червям требуется постоянная температура, а дети, еще слишком маленькие, чтобы работать на сборе листьев, были предоставлены сами себе. Рощу за рощей мы обдирали деревья до голых ветвей, пока, наконец, спотыкаясь от усталости, не пришли в шелковичный сад, принадлежавший Ростовщику Фаню. Это стоило нам огромного количества долговых расписок, но там находились самые лучшие деревья во всей округе. Постепенно личинки стали менять цвет, из черных превратились в зеленые, потом в белые, а после и вовсе в прозрачные. Старики поставили бамбуковые загородки перед рамками, так как будущие бабочки стесняются плести коконы у всех на виду и нуждаются в уединении.
Оглушающие звуки кормления переросли в рев, потом в звук, похожий на отдаленное биение морских волн, а затем в тихий шепот. Тишина, наконец спустившаяся на деревню, казалась зловещей и странной. Больше не надо было ничего делать, только поддерживать огонь в жаровнях, и если удача будет к нам благосклонна, то через три дня мы уберем загородки, и перед нами предстанут поля снега: белые коконы, Соцветья Шелкопряда, теснящиеся на рамках, ждущие, чтобы нити намотали на катушки, каждые более девяноста пяти чжанов[3] в длину.
Это случилось в пятнадцатый день восьмой луны, который по стечению обстоятельств оказался днем моего рождения. Я проснулся утром от мягкого шуршания дождя по крыше и листьям деревьев. Облака уже исчезали. Косые лучи солнца скользили по серебряным дождевым каплям, а легкий туман плыл над полями, словно дым. В отдалении смутно виднелся силуэт Подушки Дракона, а около берега реки мальчишки дразнили Олененка Фаня, которая ехала на буйволе. Я решил, что причина преследования – маленькие, но уже четко выделяющиеся груди, которых у этой красивой девочки не было еще месяц назад. Из-за дождя рубаха намокла и плотно облепила её маленькую фигурку. Было видно, насколько девочке приятно получать эти неожиданные знаки внимания. В монастыре на холме звонили колокола.
Я лениво потянулся на кровати. Запахи чая и каши, плывущие из кухни тетушки Хуа, пробудили во мне голод, и я уже собирался не торопясь встать и позавтракать, но тут Олененок Фаня неожиданно стала белая как полотно, схватилась за горло, испустила пронзительный крик боли и свалилась с буйвола в траву.
Я в ту же секунду выскочил на улицу. Глаза Олененка были открыты, но она не видела меня, её пульс оказался слабым и сбивчивым, а на лбу выступил пот. Я приказал мальчикам бежать за Фанем, а сам схватил девочку в охапку и понесся к монастырю.
Настоятель, кроме всего прочего, был лекарем, получившим профессиональное образование в академии Хань-линь, но и его сильно озадачил внезапный припадок Олененка. Девочка казалась мертвой, ему даже пришлось подержать зеркальце перед её ртом, чтобы выяснить дышит ли она. Потом настоятель вынул булавку и нанес несколько уколов в различные болевые точки. Дочка ростовщика даже не дернулась. Её глаза были широко открыты, а взгляд застыл, словно она ослепла.
Неожиданно маленькая красавица села и закричала. В тишине монастыря звук показался оглушительным, её руки хватали воздух, как будто отгоняя от себя нечто невидимое, а тело тряслось в судорогах. Потом она упала на кровать, её глаза закрылись, тело обмякло, а признаки жизни снова практически исчезли.