– Я вообще-то есть хочу, так что…
– Не поверишь, я тоже! У вас как, можно за койны пообедать или только своих пускают?
– Ты из какого леса выскочил? – я, наконец, позволила себе улыбнуться. – Тут уже лет пять бесплатная столовая для всех. Окраина города, так что вроде никто пока завод не объел.
– Ну надо же, победивший коммунизм as is, – мы зашли в здание столовой, сняли верхнюю одежду, повесили ее здесь же, на стоящих без особого присмотра вешалках. – Поесть дают бесплатно, и даже куртки в гардеробе не воруют… Не воруют же? – настороженно переспросил он, остановившись.
– Какой сумасшедший позарится на твой тулуп в апреле месяце? – не выдержала я.
Где-то лет за семь до революции Матрос служил срочку на Северном флоте, в береговой части. Тогда как раз по частям прокатилась волна голодных бунтов из-за продовольственного кризиса в стране – солдаты, бывало, месяцами ели пустой суп без какого-либо намека на картошку. И вот молодой интеллигентный мальчик туманно-анархических убеждений стал агитировать сослуживцев устроить «военную стачку» к приезду в часть командующего флотом. Больших результатов не достиг, но, когда на него стуканули, случился крупный скандал, незадачливому анархисту приписали ни много ни мало – организацию теракта и вооруженного мятежа и в итоге посадили на пятнадцать лет. В тюрьме он прочитал кучу революционной классики, но, кажется, самый главный вывод, который из нее вынес, – о важности массовых расстрелов в деле построения справедливого общества.
Когда революция его освободила, он весьма энергично включился в политическую деятельность и вскоре оказался полномочным представителем Совета Коммун в Воронеже. В конце лета, когда начались публичные казни в Ростове, революционное правительство засыпали требованиями брать заложников и отвечать террором на террор. С разделением властных функций в те первые месяцы у нас было совсем плохо, так что суд и расправу творили зачастую по месту жительства. Пользуясь авторитетом центральной власти, Матрос успел расстрелять около сорока человек, родственников и членов семей бежавших на Юг бизнесменов и офицеров, пока не связалась с Москвой и не тормознула его местная милиция. После этого его самого едва не поставили к стенке, спас лишь авторитет старого «политзэка». С началом войны незадачливого комиссара отправили рядовым бойцом на фронт с первым же рабочим батальоном. Говорили, что и там его едва не казнили за жестокое обращение с пленными, но в этом я точно не могу быть уверена. О своих похождениях на фронте Матрос рассказывал в такой манере, что сложно было понять, когда он издевается, а когда говорит всерьез.
Набрав поесть, мы сели за один из удачно расположенных глубоко в углу обеденного зала столиков. Мои коллеги расположились вообще возле окна, в другом конце, однако все-таки нас заметили, удивленно переглянувшись. Надо будет придумать для них какое-нибудь уместное объяснение происходящего, хотя я и сама не очень-то понимала пока ситуацию, а Матрос совсем не спешил объясниться.
Пока занимались супом, по вмонтированному в потолок старому стереовизору шли новости – текущая политическая хроника. Я даже отвлеклась, услышав о том, что председатель Совета Коммун, Юлия Смирнова, посетила с официальным визитом Азанию, и уже у трапа самолета была торжественно встречена самим Первым Пожизненным Президентом Азании, Лидером Африканской Революции, Кавалером трех Бриллиантовых Звезд, Героем Народа и прочая, прочая, короче – легендарным Товарищем Тэ. Встреча двух миров практически. Смирнова была в той же самой своей затертой до неприличия кожанке (которую она очень скоро, измучившись на жаре, наверняка снимет и завяжет на поясе), в выцветших камуфляжных штанах, по-армейски заправленных в берцы, и в тряпичной кепке-»фидельке». Стиль этот, родом из сорок восьмого, закрепился и сохранился до нашего времени в основном за неимением лучшего: было бы стыдно и недостойно рабочего государства обезьянничать, вводя «социалистические» фраки, смокинги, вицмундиры и ордена с лентами к ним.
И вопиющий контраст этому образу высокой гостьи являла собой встречающая сторона, начиная с ковровой дорожки, на которую председатель вступила с такой же осторожностью, с какой она входила тридцать лет назад в нашпигованные минами-ловушками подземные коммуникации под Керчью. Почетный караул в ослепительно белых мундирах в этот момент синхронно произвел цирковые совершенно манипуляции с карабинами, стукнул каблуками о бетон, дружно рявкнул какое-то односложное слово и застыл, задрав подбородки вверх и держа оружие прямо перед собой. Товарищ Тэ, высокий, седовласый, в мундире бригадного генерала, с орденской планкой величиной в две мужские ладони, в эмоциональном порыве сорвал с головы фуражку с неприлично задранным вверх околышем и двинулся прямо на Смирнову с явным намерением заключить ее в объятия. В какой-то момент она, кажется, потеряла контроль над своим лицом – выражение, промелькнувшее на нем за доли секунды, сложно было назвать приветливым или дипломатичным. Однако председатель быстро овладела собой, протянув азанийскому лидеру руку, которую тот, разумеется, пожал, словно так и было задумано. На обнажившемся во время рукопожатия запястье Смирновой как раз в этот момент остановилась камера, запечатлев старую наколку – красную звезду с черной каймой и такой же квадратик.