– Ага, понятно. А с чего ты, спрашивается, взял, что я вот так радостно брошу всё и побегу играть в сталкеров и нянчиться с растленной молодежью ради душевного спокойствия старых параноиков?
– Ты три раза в неделю занимаешься в тире. Зачем? – Матрос смотрел мне прямо в глаза.
– В смысле – зачем? Для себя, – он застал меня врасплох. Ясное дело, такие встречи без предварительной подготовки не проводятся.
– Ну кого ты обманываешь, а? Наше поколение ничего не умеет делать «для себя». Молодые – умеют, а вот мы – нет. Доказано двумя тысячами лично мне известных примеров.
– Наше поколение? Ты меня на пятнадцать лет старше, дядечка!
– Когда ваш профорг узнал о твоих успехах в стрельбе, он предложил тебе выступать от завода на городских соревнованиях. Что ты ему ответила, помнишь?
– Ты, наверное, сам это должен знать, – я потихоньку начинала закипать.
– Я не знаю. Знаю только, что он до сих пор с тобой не здоровается. Не для себя, не для людей – для кого ты дырявишь мишени, Оса? Не знаешь? Зато я знаю: ты до сих пор ждешь приказа. Ждешь кого-то, кто подорвет тебя с твоего топчана в бытовке и бросит в бой. Я сам такой, только я уже – старая развалина. Но и ты лет через десять мало на что будешь способна.
Одним залпом Матрос выдул стакан компота, глаза тут же заблестели, как будто стопку тяпнул.
– Ты помнишь это ощущение, Марьям? Ощущение из сорок восьмого? Мы голодали, мерзли, погибали – но никогда еще нам не было так весело. Казалось – можно дойти до края земного шара, взобраться на небо и перевернуть весь мир. И – никаких компромиссов, никаких остановок на полпути! Это надо вернуть молодым – этот огонь, этот энтузиазм. Тогда для нас вообще не будет ничего страшного – ни в прошлом, ни в будущем.
Я смотрела на него, не желая напоминать, как он расстрелял в своем энтузиазме сорок человек, большая часть которых – женщины и дети. Не желая спрашивать, скольких из них он отправил на тот свет лично. Я вспоминала, как во время наших бесконечных споров в период работы в КОРДе он грамотно, аргументированно доказывал, что единственный способ предотвратить повторение сталинизма – устроить огромный концлагерь, куда посадить всех сталинистов, всех их родственников, друзей и домашних зверушек.
И в то же время он абсолютно, безукоризненно честен и бескорыстен. Когда мы с ним впервые накрыли конспиративную квартиру спекулянтов, торговавших дорогими лекарствами, а заодно и снабжавших деньгами наш доморощенный союз меча и орала, я впервые в своей жизни увидела чудовищное богатство, рассыпанное на небольшом пространстве обеденного стола. Пачки валюты, настоящих шведских крон, наспех рассортированные по весу золотые украшения – я не была специалистом, но видела перед собой состояние, достаточное для того, чтобы план типа «делим пополам и пропадаем в разные стороны» переставал быть безумием. Да что там говорить – достаточно было зачерпнуть малую горстку ценностей, чтобы сильно поправить свое материальное положение. Вместо этого мы под камеру начали опись найденного – и чтобы там кто ни говорил иной раз за спиной, ни единой бумажки к нашим рукам не прилипло.
Тогда нас с ним очень сильно хвалили, даже из горсовета приезжал товарищ для личной благодарности. Говорил, мы в буквальном смысле спасли городской бюджет и несколько целевых социальных программ. За это нам вручили почетную грамоту и, на двоих, премию – миллион двести тысяч рублей. Этого хватило ровно на шесть бутылок «настоящего европейского темного пива», которое Матрос приобрел, как водится, из-под полы и которое, что следовало ожидать, оказалось редкостной мочой. Все-таки мы выдули все за один присест, хохоча как сумасшедшие, нежно обзывая друг друга идиоткой и болваном и обещая себе, что и следующий клад тоже сдадим родному рабочему государству в целости и сохранности. В тот вечер дело даже дошло до поцелуев – на нервной почве, наверное. Я больше в жизни ни с кем не целовалась, ни до, ни после. Впрочем, продолжения эта история так и не получила.