Тут Демьянов наконец-то развернулся. Фоминых посмотрел ему глаза в глаза – гипнотическим, особенным, следовательским взором, не оставлявшим намеченной жертве ни единого шанса. Мельком капитан отметил, что Демьянов выглядит помолодевшим: пропали старческие морщины, пропали отёчные мешки под глазами (лагерный врач говорил – от сердца), даже седина поубавилась: волосы социально опасного элемента стали цвета соли с перцем. Лет сорок на вид, не больше, подумал Фоминых. Так глянуть со стороны, получимся чуть не ровесниками. Ах ты, старая колода!
– А вы кто, собственно? – с бесцветным любопытством в голосе спросил Демьянов.
– Я – воля трудового народа, – дрожащим голосом ответил Фоминых. – Я – воля товарища Сталина. Думал, тут от меня скроешься, в будущем, гад ползучий, вражина?! Накося, выкуси!
И Фоминых предъявил Демьянову дулю.
Тот спокойно сжал перед собой ладони, показав две фиги в ответ.
– Выкуси сам, – ответил он. – Это тебе лично, а это – твоему товарищу Сталину, собаке бешеной, извергу! Я про тебя слышал краем уха, да не думал, что у тебя совести хватит мне на глаза попасться. А теперь – пшёл вон, опричник, псина шелудивая! Пшёл, живо, пока я из тебя холодец не сварил, всё равно материал в котле сегодня бракованный!
На мгновение Фоминых опешил. Он ожидал от этого разговора многих разных поворотов. Демьянов мог начать оправдываться, мог проповедовать свою собственную правоту, мог приняться стыдить капитана и даже ругать его; но во всех этих случаях разговор должен был с самого начала принять характер последней дуэли между опытным, матёрым преследователем и настигнутой им жертвой; сила – так или иначе – должна была оказаться на стороне капитана МГБ. Он просто не привык к отпору. И вдруг он сам оказался объектом агрессии, потенциальной жертвой – в этом у Фоминых не возникало даже сомнений, ибо тон Демьянова был удивительно и определённо серьёзен. Демьянов готов был убить его, Фоминых! Более того – в этом тоже не приходилось сомневаться – попадись сейчас Демьянову сам товарищ Сталин, и он тоже пал бы жертвой этого распоясавшегося вредителя!
Оставалось одно решение – атаковать первым. Фоминых был без табельного оружия, но знал самбо и, как ни крути, был помоложе Демьянова. В одном рывке он выкрутил болевым захватом обе демьяновских фиги; кости и сухожилия вредителя затрещали. Но старикан и сам оказался не промах: Фоминых получил хороший удар в солнечное сплетение, разжал захват, отлетел на три шага в сторону, задыхаясь от неожиданности и боли. Демьянов бросился на него – капитан закрылся рукой от пинка в лицо, но пропустил второй – в почки.
– Как ты смеешь! – прошипел он сквозь мутную боль. – Меня… дзержинца… коммуниста!
– Не называй себя коммунистом, мразь! – Демьянов, отступив к стене галереи, растирал вывернутые руки. – Такие, как ты, коммунистов убивали. А ты – опричник, слуга империи. Пёс, в общем! Тебе тут не место, это не твой мир и не твоё будущее, ты не за это боролся, убирайся теперь отсюда ко всем чертям…
Это был ответ на тот самый вопрос, который всю дорогу задавал себе Фоминых.
Он был оглушающим, как удар деревянной киянки по голове.
И он был правдивым.
Фоминых встал, угрюмо поглядел на Демьянова. Откашлялся с надрывом, повернулся и побрёл вниз, по лестнице. Весёлая и беззаботная жизнь капитана МГБ кончилась навеки. Проклятое это будущее!
– Что случилось, Дем? – донёсся снизу голос тоненькой девушки. – Вам нехорошо?
– Старость не радость, так у нас говорили раньше, – ответил Демьянов. – Ну что, вызвала специалиста?
– Да, скоро будет. Страшный! Вы котлы выключили? Идёмте тогда играть в водный теннис, всё равно три часа ещё работы не будет, а я спать хочу.
– Думаешь, в бассейне полегчает?
– Обязательно! – весело крикнула девушка.
Демьянов медленно спустился по лестнице, продолжая растирать руки. Девушка взяла его за локоть и повела куда-то по длинному коридору, освещённому неяркими розовыми лампами.