— Стойте! — приказала Ведьмарка. — Их величество желают сначала постричься.
Все ее войско покатилось с хохоту; явился людоед с ножницами и присел на корточки возле Эслана. Чик-чик-чик — стригли ножницы, и золотая волна опадала на землю. Потом людоед поднялся, и сестры из своего укрытия увидели Эслана без гривы — голова его, да и весь он теперь казались вовсе мс такими огромными. Нечисть тоже это заметила.
— Ба, да ведь он — всего-навсего большая кошка! — хихикали одни.
— Нашли кого бояться! — хохотали другие.
И они обступили Эслана и глумились над ним, и говорили:
— Киса, киса! Бедная киска.
Сколько мышек ты поймал сегодня, котяра?
А не хочет ли кошечка молочка?
Люси плакала, слезы струились у нее по щекам:
Как они смеют? Гады! Гады!
Но Эслан уже оправился от потрясения, и лик его, лишенный обрамленья гривы, стал еще мужественнее, красивее, невозмутимее.
— Наденьте на него намордник! — приказала Ведьмарка.
Покуда нечисть прилаживала намордник, Эслану ничего не стоило, сомкнув челюсти, откусить пару-другую вражеских лап. Однако он не шелохнулся. Именно это, казалось, разъярило толпу пуще прежнего. Все бросились на него. Расхрабрились даже те, кто прежде трусил подойти к связанному. И вот Эслана уже не стало видно за множеством тварей, пинающих его, язвящих, плюющих на него и глумящихся.
В конце концов это дело толпе наскучило, и она поволокла беспомощного Эслана — одни тянули, другие подталкивали — к Столу. Лев был столь огромен, что немалого труда им стоило, всем скопом взявшись, взвалить его на каменную столешницу. И там на него наложили новые путы.
— Трусы! Трусы! — рыдала Сьюзен. — Они все еще боятся его. Даже сейчас боятся.
И вот, когда Эслан был примотан к плите (примотан так, что и вправду стал похож на моток ремней и веревок), тишина пала на толпу. Четыре вереды с факелами в руках стали по четырем углам Стола. Ведьмарка, скинув мантию, обнажила свои белые руки точно так же, как прошлой ночью, когда перед ней был не Эслан, а Эдмунд. И стала точить нож. В свете луны и факелов можно было разглядеть, что нож этот, вида диковинного и зловещего, имеет лезвие не стальное, но каменное.
Наконец она подошла и встала в головах у Эслана. Лицо ее кривилось и подергивалось, а Лев смотрел в небо, и в покойных глазах его не было ни злобы, ни страха, а только печаль. И тогда колдунья, прежде чем нанести удар, склонилась над ним и дрожащим голосом прошипела:
— Ну, и кто из нас проиграл? Дурень ты, дурень! Ты что же, думал, что этим спасешь изменника — человеческого выродка? Нет! Сейчас я вместо него прикончу тебя, как требует наш договор и Великое Заклятье. Но когда ты издохнешь, что мне помешает прикончить и мальчишку? Кто его защитит от меня? Дурень ты, дурень! Ты сам же мне отдал Нарнию на веки вечные, и сам издохнешь, и мальчишку не спасешь. Умри же, зная, что все напрасно!
Ведьмарка подняла нож, но удара Люси и Сьюзен не видели — от ужаса они зажмурились.
Глава 15
Величайшее Заклятье
Времен Доначальных
Люси и Сьюзен, закрыв лица ладонями, лежали в кустах на опушке, а по холму разносился голос Ведьмарки:
— Слушайте все! Все за мной! Покончим с этим делом! Великий Дурень мертв! Великий Кот сдох! Теперь изменники и людские отродья в наших руках.
Некоторое время сестры были в большой опасности. Мимо их укрытия с дикими воплями под гугненье волынок и визг рожков помчалось вниз по склону гнусное воинство. Холодным дуновением проносились призраки; земля дрожала под ногами минотавров; лунный свет затмили тучи мерзких крыльев — то летели черные стервятники и гигантские нетопыри. Но девочкам не было страшно — ужасная, позорная смерть Эслана наполнила их такой печалью, что о себе они просто не думали. И как только на холме все стихло, Сьюзен и Люси прокрались к Каменному Столу. Луна уже почти зашла, полупрозрачные облачка порой пробегали по ней, и все-таки ее света еще хватало, чтобы увидеть опутанное веревками тело мертвого Льва. Сестры стояли по колено в росистой траве, и целовали его, и поглаживали его гриву — то, что от нее осталось, — и плакали, плакали, пока хватало сил. Взглядывали друг на друга, брались за руки, чтобы не было так одиноко, и снова плакали, и снова затихали. Наконец Люси сказала:
— Видеть не могу этот ужасный намордник. Давай попробуем снять?
Долго они трудились — пальцы у них занемели от холода, ночь перевалила за половину — и все же это им удалось. Освободив его лик, они вновь разрыдались, и целовали его, и ладили и, как могли, оттирали кровь и смертный пот. Нет, у меня не хватает слов, чтобы описать их одиночество, отчаяние и тоску.
— А если попробовать снять с него эти путы? — предложила Сьюзен.
Однако враги, чтобы потешить свою злобу, так затянули узлы и петли, что девочкам они оказались не по силам.
Не дай бог никому из читателей этой книги испытать такое горе, какое выпало на долю сестер той ночью. Но если нам приходилось когда-нибудь плакать всю ночь напролет и выплакать все слезы до последней, тогда вам, верно, знакома та особенная пустота, которая приходит вослед слезам. Такое чувство, будто больше никогда и ничего не будет. Во всяком случае, именно это чувствовали Люси и Сьюзен. Час проходил за часом, становилось все холоднее и холоднее, но в своем оцепенении они этого не замечали. И все же в конце концов внимание Люси привлекли две вещи. Во-первых, восточный край неба стал немного светлее. Во-вторых, что-то шуршало и копошилось в траве под ногами. Первая мысль ее была: ну и что? Какое все это имеет значение? Теперь все — все равно! Потом она заметила, что это что-то, чем бы оно ни было, движется вверх по каменным опорам Стола. И вот это что-то, чем бы оно ни было, уже ползет по телу Эслана. Какая-то серая масса.
— Фи! Какая гадость! — воскликнула Сьюзен с другой сторрны Стола. — Это же мыши! Зачем они ползают по нему? Противные! Кыш отсюда! — И она замахала руками, сгоняя их.
— Погоди! — сказала Люси, наклонившись, чтобы разглядеть мышей поближе. — Ты лучше посмотри, что они делают.
Обе некоторое время молча наблюдали.
— По-моему… — сказала Сьюзен. — Нет, здесь что-то не так! Они грызут веревки!
— Вот и мне кажется, — сказала Люси. — Наверное, это хорошие мыши. Бедняжки, они не понимают, что он мертвый, и хотят его освободить.
Быстро светало. Люси, взглянув на Сьюзен, уже смогла разглядеть, какое бледное у той лицо. И Сьюзен, взглянув на Люси, увидела то же. И обе они могли видеть, как великое множество, сотни и сотни маленьких полевых мышек точат зубами ремни и веревки. В скором времени все путы были перегрызены.
На восходе небо побелело, звезды пригасли — все, кроме одной, самой большой и яркой, стоявшей низко над горизонтом. Стало холоднее, чем даже ночью. Мыши ушли восвояси.
Девочки освободили Льва от обрывков перегрызенных пут. Без них Эслан стал больше похож на себя. С каждой минутой свет прибывал, и чем становилось светлее, тем, на их взгляд, одушевленнее выглядел мертвый лик Льва.
В лесу у подножия холма прощебетала какая-то птаха (девочки даже вздрогнули — слишком долго они пробыли в полнейшей тишине), другая птаха ответила, и вот уже вся округа зазвенела птичьими трелями.
Ночь кончилась, наступило утро.
— Что-то я совсем замерзла, — сказала Люси.
— И я тоже, — откликнулась Сьюзен. — Давай разомнемся немного.
Они подошли к восточному краю площадки и посмотрели вдаль. Большая звезда почти погасла, долина реки еще была сумрачно-серой, но там, на самом краю земли, светилась полоска моря. Небо порозовело. Чтобы хоть как-то согреться, они стали прохаживаться взад и вперед, видя перед собой то мертвое тело Эслана на Каменном Столе, то отроги Восточных гор вдали. Ах, как же они устали! Ноги подкашивались от усталости. И вот, когда в очередной раз сестры остановились на краю площадки, глядя на море и Кэйр-Паравел, который только теперь заметили, в это самое время из золотого расплава на границе моря и неба медленно-медленно всплыл краешек солнца, и в этот же самый миг у них за спиной что-то треснуло. Так, знаете, треснуло, как будто великан разбил о камень свою великанскую миску.