— Просить прощения? — воскликнул Дигори. — Только девчонки могут говорить об этом в такой кутерьме! Что я тебе сделал?
— О, разумеется, ничего, — саркастически усмехнулась Полли.
Сущие пустяки. Всего-навсего чуть не вывихнул мне руку в той самой комнате с восковыми фигурами. И всего-навсего один такой слабенький удар молоточком по колокольчику, слабоумный ты идиот! Ну, о том, что в лесу ты позволил ей ухватить себя перед тем, как мы прыгнули в наш пруд, и упоминать не стоит. Пожалуй, это все.
— Ох! — удивился Дигори. — Пожалуй, все так и было. И мне очень жаль. Мне действительно очень жаль, что я сделал эти глупости в комнате с восковыми фигурами. Ну вот — я прошу у тебя прощения. И еще прошу тебя, чтобы ты была хорошей и вернулась. Если ты не вернешься, я буду просто в ужасном положении.
— Да, я даже не знаю, что теперь с тобою будет... Но не бойся: это ведь не тебе, а мистеру Кеттерли она пообещала, что он будет сидеть на раскаленном железе и лежать на глыбах льда.
— Да нет, дело не в этом, — объяснил Дигори. — Меня беспокоит, что будет с мамой. Ты только представь, что эта тварь вдруг откроет дверь и войдет к ней в комнату. Она же перепугает ее до смерти.
— Ох, я понимаю, — сказала Полли изменившимся тоном.
— Что ж, хорошо. Мы помирились. Я вернусь, как только смогу. Но теперь мне надо уйти.
И она выскользнула через дверцу в туннель. Этот темный закоулок между балками, стеной и крышей, который еще недавно казался волнующе таинственным и обещал столько приключений, теперь был для Полли воплощением покоя и уюта.
...Теперь нам надлежит вернуться к дяде Эндрю. Его бедное старое сердце бешено колотилось, когда он, пошатываясь и спотыкаясь, спускался по чердачной лестнице, вытирая лоб носовым платком. Добравшись до своей спальни, он запер за собою дверь. Первое, что он сделал, — нащупал в платяном шкафу бутылку, которую он всегда прятал здесь от тети Летти. Налив себе полный стакан какого-то противного взрослого пойла, он выпил его залпом. Потом глубоко вздохнул.
— Честное слово! — сказал он. — Я ужасно взволнован! Просто потрясен! И это в мои годы!
Он налил второй стакан, выпил и его, а потом принялся переодеваться. Вы уже не видали такой одежды, но я ее еще застал. Сначала он пристегнул очень высокий, лоснящийся, негнущийся воротничок — такой, что из-за него приходилось все время держать подбородок высоко задранным; надел белый жилет с муаровым узором и протянул спереди золотую цепочку от карманных часов. Затем настала очередь его лучшего сюртука — из тех, что надеваются только на похороны и свадьбы. После чего он взял свой лучший цилиндр и начал полировать его. На туалетном столике была ваза с цветами (ее туда поставила тетя Летти); он вынул один цветок и вдел в петлицу. Потом достал чистый носовой платок — очень красивый, теперь таких уже не купить, и капнул на него несколько капель из флакончика с духами. В довершение всего взял монокль на плотной черной ленте и вставил себе в глаз. Наконец, подошел к зеркалу и начал себя внимательно рассматривать.
Дети простодушны по-своему, а взрослые совсем по-другому. В этот момент дядя Эндрю начал впадать в присущую взрослым глупость. Теперь, когда Колдуньи не было с ним рядом, он очень быстро забыл, как страшно она его перепугала, и все больше и больше думал о ее необыкновенной красоте.
— Дьявольски изысканная женщина, сэр! — говорил он себе. — Поразительная женщина! Великолепное создание!
Каким-то образом он ухитрился даже забыть, что это “великолепное создание” доставили дети. Ему теперь казалось, что именно он своей магической мощью вызвал ее сюда из какого-то неведомого мира.
— Эндрю, мальчик мой! — продолжал он, красуясь перед зеркалом. — Для своих лет ты чертовски хорошо сохранился. Вы очень представительный мужчина, сэр!
Как вы уже поняли, глупый старик и в самом деле начал уже воображать, что Колдунья сможет проникнуться к нему любовью. Возможно, сказалось действие упомянутых двух стаканов. К тому же он оделся в свой лучший костюм. Но главная причина тому — он был тщеславен, как павлин, — отчего, кстати, и стал чародеем.
Он отпер дверь, спустился вниз по лестнице, кликнул горничную и велел ей вызвать кэб — в те дни у всех была уйма прислуги, — а сам заглянул в гостиную. Там он, как и ожидал, обнаружил тетю Летти. Она чинила матрас, который был расстелен на полу возле окна.
— Ах, Летиция, дорогая! — начал дядя Эндрю. — Мне сейчас надо... эээ... уйти. Будь хорошей девочкой, одолжи мне десять фунтов.
Девочкой он называл тетю Летти, когда хотел задобрить ее.
— Но, Эндрю, дорогой, — отвечала тетя Летти своим спокойным и твердым голосом, не подняв даже головы от работы. — Сколько раз я тебе говорила, что не дам тебе денег в долг!