Когда из земли появились звери, дядя чуть ли не юркнул в лес. Конечно, он за ними следил, и очень зорко, но занимало его не то, что они делают, а то, что они могут сделать ему. Как и колдунья, он был на удивление практичным. Он замечал лишь то, что его касалось, и просто не увидел, как лев отобрал и наделил речью по одной паре своих созданий. Он видел (или думал, что видит) множество диких зверей, бродивших вокруг, и удивлялся, почему это они не убегают от льва.
Когда великий миг настал и звери заговорили, он ничего не понял, и вот почему: в самом начале, когда лев запел, дядя смутно понял, что это песня, но она ему совсем не понравилась, ибо внушала мысли и чувства, которые он всегда отгонял. Потом, когда взошло солнце и он увидел, что поёт лев (просто лев, как он думал), стал изо всех сил убеждать себя, что это вообще не песня, львы не поют, а рычат — скажем, в зоологическом саду, там, в его мире. «Конечно, петь он не мог, — думал дядя. — Мне померещилось. Совсем нервы никуда… Разве кто-нибудь слышал, чтобы львы пели?» И чем дольше, чем прекраснее пел дивный лев, тем упорнее убеждал себя дядя Эндрю. Когда пытаешься стать глупее, чем ты есть, это нередко удаётся, и дядя Эндрю вскоре слышал рёв, больше ничего. Он больше и не смог бы ничего услышать. Когда лев возгласил: «Нарния, встань!» — слов он не разобрал, а когда ответили звери, услышал только кваканье, лай — что угодно; когда же они засмеялись — сами себе представьте, что ему послышалось. Это было для дяди хуже всего. Такого жуткого, кровожадного рёва голодных и злых тварей он в жизни своей не слышал. И тут, в довершение ужаса, он увидел, как к этим зверюгам пошли люди, трое, и подумал: «Какая глупость! Звери съедят их, а заодно и кольца. Как же я вернусь? Эгоист этот Дигори, да и другие хороши… Не дорожат жизнью — их забота, но вспомнили бы обо мне! Ах что там! Кто обо мне вспомнит?»
Но тут он увидел, что звери идут к нему, и побежал во всю прыть. Должно быть, климат и впрямь омолодил его, ибо он не бегал так со школьных лет. Звери были рады новому развлечению и кричали:
— Эй, лови! Это лазло! Да, да! Ура! Хватай! Заходи спереди!
Через минуту-другую одни забежали спереди и перегородили ему путь, другие были сзади, и, поневоле остановившись, дядя озирался в ужасе. Куда ни взглянешь — звери. Над самой головой — огромные лосиные рога и слоновий хобот. Важные медведи и кабаны глядели на него, и равнодушные леопарды, и насмешливые пантеры (это ему казалось), а главное — все разинули пасти. Вообще-то они просто переводили дух, но он думал, что они хотят его сожрать.
Дядя Эндрю стоял и дрожал. Животных он никогда не любил, скорее боялся, а опыты совсем ожесточили его сердце. Сейчас он испытывал самую пылкую ненависть.
— Прости, — деловито сказал бульдог, — ты кто: камень, растение или зверь?
Но дядя Эндрю услышал: «Рр-р-ррр!..»
Глава одиннадцатая. О злоключениях Дигори и его Дяди
Вы скажете, животные были очень глупы, не признав в дяде Эндрю такого же существа, как Фрэнк и дети. Но вспомните: они ничего не знали об одежде. Им казалось, что платьице Полли, курточка Дигори, котелок Фрэнка то же самое, что перья или мех. Они бы и этих троих не признали одинаковыми, если бы те с ними не заговорили и если бы им не сказала об этом Земляничка. Дядя был выше детей и худосочнее кебмена. Носил он всё чёрное, кроме манишки (не слишком белой теперь), да и седое гнездо волос особенно отличало его от прочих людей. Как тут не растеряться? В довершение всего он не говорил, хотя и пытался.
Когда бульдог спросил, кто он, дядя, ничего не разобрав, льстиво пролепетал: «Собачка, собачечка…» — но звери его не поняли, как и он их. Оно и лучше, ибо какая собака, тем более говорящая, стерпит такие слова? Всё равно что называть, скажем, вас «мальчичек, мальчишечка».
Тогда дяде Эндрю стало дурно.
— Ну вот, — сказал кабан, — это дерево. Так я и думал. (Не забывайте: при них никогда никто не падал в обморок и вообще не падал.)
Бульдог обнюхал дядю, поднял голову и сказал:
— Это зверь. Точно зверь. Вроде тех троих.
— Навряд ли, — сказал один из медведей. — Звери так не падают. Мы вот не падаем! Мы стоим. — Он встал на задние лапы, сделал шаг назад и повалился на спину.
— Третья шутка, третья шутка! — закричала галка в полном восторге.
— Нет, это дерево, — сказал другой медведь, — на нём пчелиное гнездо.
— Мне кажется, — заметил барсук, — он пытался заговорить.
— Это ветер шумел, — вставил кабан.
— Неужели ты думаешь, — сказала галка барсуку, — что это говорящее животное? Он же не говорил слов!