Вы не должны думать, будто Эдмунд был таким уж дурным мальчиком и желал, чтобы его брат и сёстры обратились в камень. Просто ему очень хотелось волшебного рахат-лукума, хотелось стать принцем, а потом королём, и отплатить Питеру за то, что тот обозвал его свиньёй. И вовсе не обязательно, чтобы колдунья была уж так любезна с Питером и девочками и поставила их на одну доску с ним, Эдмундом. Но он уговорил себя — вернее, заставил себя поверить, — что колдунья не сделает им ничего дурного. «Потому что, — сказал он себе, — все те, кто болтает о ней всякие гадости, — её враги, и, возможно, половина этой болтовни — враньё. Ко мне она отнеслась что надо, уж получше, чем все они. Я думаю, она законная королева. Во всяком случае, лучше она, чем этот ужасный Аслан». Так Эдмунд оправдывался перед самим собой. Но это было не очень честное оправдание, потому что в глубине души он знал, что Белая колдунья злая и жестокая.
Когда вышел за дверь, Эдмунд увидел, что идёт снег, и только тут вспомнил о шубе, которая осталась в доме. Понятно, нечего было и думать вернуться и забрать её. А ещё он увидел, что наступили сумерки: ведь они сели обедать около трёх часов дня, а зимние дни коротки. Он совсем не подумал об этом раньше, но что теперь можно было поделать? Эдмунд поднял воротник куртки и побрёл по плотине к дальнему берегу реки. К счастью, из-за выпавшего снега идти было не так скользко.
Когда он наконец добрался до берега, ему не стало легче. Напротив, с каждой минутой сумерки сгущались, глаза залепляли хлопья снега, и Эдмунд не мог ничего разглядеть на три шага вперёд. И дороги он тоже никакой не нашёл. Он увязал в высоких сугробах, скользил на замёрзших лужах, падал, зацепившись за поваленные стволы, проваливался в глубокие канавы, обдирал ноги о камни; он промок, озяб и был весь в синяках. А какая страшная стояла кругом тишина и как одиноко ему было! По правде говоря, я думаю, он вообще отказался бы от своего плана, вернулся обратно, признался во всём и помирился бы с сёстрами и братом, если бы вдруг ему не пришло в голову: «Когда я стану королём Нарнии, то первым делом велю построить приличные дороги». И, само собой, тут он размечтался, как будет королём и что ещё тогда сделает, и мечты сильно его приободрили. А к тому моменту, когда он окончательно решил, какой у него будет дворец, и сколько автомашин, и какой кинотеатр — только для него одного, — и где он проведёт железные дороги, и какие законы издаст против бобров и против плотин, когда до малейших подробностей обдумал, как помешать Питеру задирать перед ним нос, погода переменилась: перестал идти снег, поднялся ветер, и сделалось очень холодно. Небо расчистилось от туч, взошла полная луна, стало светло как днём, и только чёрные тени на белом-пребелом снегу его немного пугали.
Эдмунд ни за что не нашёл бы правильного пути, если бы не луна. Она взошла как раз тогда, когда он добрался до небольшой речушки, впадающей в бобриную реку ниже по течению… Вы помните, он приметил эту речушку и два холма за ней, когда они только пришли к бобрам. Эдмунд повернул и пошёл вдоль неё, но лощина, по которой она текла, куда круче поднималась вверх, была куда более скалистой и сильней заросла кустарником, чем та, которую только что покинул, и он вряд ли прошёл бы тут в темноте. На нём не осталось сухой нитки, потому что с низко нависших ветвей, под которыми он пробирался, на спину ему то и дело сваливались целые сугробы снега. И всякий раз, как это случалось, он всё с большей ненавистью думал о Питере, как будто Питер был во всём виноват!
Наконец подъём стал более пологим, и перед Эдмундом раскрылась широкая долина. И тут на противоположном берегу реки, совсем рядом, рукой подать, посреди небольшой поляны между двумя холмами перед ним возник замок. Конечно же, это был замок Белой колдуньи. Казалось, он состоит из одних башенок, украшенных высокими остроконечными шпилями. Башенки, похожие на волшебные колпаки, которые носят чародеи, сверкали в ярком лунном свете, их длинные тени таинственно чернели на снегу. Эдмунду стало страшно.
Но возвращаться было поздно. Он пересёк замёрзшую речушку и приблизился к замку. Кругом — ни движения, ни звука. Даже его собственные шаги приглушались глубоким свежевыпавшим снегом. Эдмунд пошёл вокруг замка — угол за углом, башенка за башенкой — в поисках входа и, наконец, в самой задней стене увидел большую арку. Громадные железные ворота были распахнуты настежь.
Эдмунд подкрался к арке и заглянул во двор, и тут сердце у него ушло в пятки. Сразу же за воротами, залитый лунным светом, стоял огромный лев, припав к земле, словно для прыжка. Эдмунд ни жив ни мёртв застыл в тени возле арки, не смея двинуться с места, и простоял так долго, что, если бы уже не трясся от страха, стал бы трястись от холода. Сколько времени он так простоял, я не знаю, но для самого Эдмунда это тянулось целую вечность.