Из зеркала выкатилось два браслета.
— Нефрит! — с гордостью сообщил старик.
— Спасибо, но…
— Но по-прежнему энергия равняется массе, помноженной на квадрат скорости света. Скорость, правда, уже не та, но хватит, надеюсь. И вообще, я постараюсь быть поблизости — насколько позволит Нижний Мир.
— Для меня он давно черен — Нижний Мир, — вдруг призналась Панночка.
— Да? — но по виду нельзя было понять, удивлен старик или притворяется из вежливости. — Они в Нижнем Мире времени не теряют.
— Если не думать о худшем.
— Думай, не думай, а жито сей. Ладно, не буду отвлекать, ясновельможная панночка. Путь твой далек, но горняя тропа свободна. Когда-нибудь свидимся.
Зеркало померкло, мгновение-другое, и нет ничего.
Она сдвинула занавески — серебряные воздуха, сама ткала, сама расшивала. Давно это было. Очень давно.
Примерила браслеты. Почувствовала — впору. Она бы и без них обошлась, но все-таки приятно, что помнят.
Панночка оглянулась. Присела на дорожку. На табурет, конечно, но принято считать — на дорожку. Перебрала все в памяти — не забыто ль важное? Не помнится ль нечто еще более важное, но сейчас — лишнее?
Идти нужно.
Она подхватила котомку с котом, шагнула за порог.
Заполночь. Время есть.
Ну и дорога. Ножками — прекрасными ножками, как утверждал Каменный Хозяин, шествовать ей на луну. Ступу какую сыскать? Можно, но неэстетично. Помело? Совсем глупость.
Нижним путем идти — сердце не лежит. Остается путь горний. Отчего ж нет? Прежде она любила его и даже из Зимнего в Петергоф добиралась именно им, держа под руку Фике вот так, как держит сейчас котомку с котом. Масса ведь не играла значения никакого, была бы добрая воля.
А потом пошли тропки другие, тайные. Темные.
Она шагнула. Путь горний, но перебирать прекрасными ножками все-таки нужно самой.
Луна, новая луна преображения, малиновая в зените, темная, почти черная у горизонта, сейчас казалась бесконечным маковым полем в пору цветения. Она прошла мимо, поднимаясь выше и выше. Солнце распустило космы на полсистемы, ожидая, кто причешет и уложит их, вернув облик степенный и респектабельный. Ну нет, ей это не по силам.
Слишком далеко идти не хотелось. Ну, Марс, ну, еще куда ни шло, Юпитер.
Стая Черных Журавлей покружила рядом. Кот выпростал лапу. Нет, дружок, эта дичь не про тебя.
Вдруг журавли сложили крылья и пали вниз, к провалу щели Кассини. Замечталась, далеко зашла. Звездные соколы близко. Тут уж кот не озорничал, чувствовал, разорвут и не заметят, как разорвали многих: «Королева — два», посланного вслед первому спустя три десятка лет, «Кориолан», да мало ли каравелл позднего Межпотопья не вернулись к родному причалу?
Прежде она не упустила бы возможности подстрелить птичку-другую, но сейчас решила разойтись миром.
Соколы тоже — огненным виражом салютовали небесной охотнице и полетели прочь, к облакам Оорта, где ждал их сокольничий. Когда-нибудь и она туда сходит, поглядит, правду ль бают про сокольничего-то, но это потом.
Сатурн все чаровал своими кольцами, как первый петух не деревне. У других — Юпитера, Урана, Нептуна — тоже колечки есть, но цыплячьи. А Сатурн кукарекнет — до самых дальних звезд долетит, что живет диво дивное на радость себе и белому свету.
Она решительно повернулась назад. Пора к Земле.
Блуждающий парусник Небесов пролетел рядом. Летел, но по виду висел на месте Она подошла поближе, постучала в круглый иллюминатор. Физиономия Небеса, недоуменная, испуганная, мелькнула на мгновение. Нашла дело — пугать путешественников, им и без того страхов страшных хватает. А что если войти внутрь, попросить кофею, поболтать о том, о сем? Как бы не перемолодиться ненароком.
Панночка сосредоточилась на дороге и уже не обращала внимания ни на комету, что летела неспешно к солнцу, распустив хвост и расставив крылья, ни на рой камешков, пущенный ей в след вулканом Европы, ни даже на Звездного Скитальца — феномен редкий настолько, что ни сам Иши Накамури, предсказавший его, ни вся Лунная обсерватория, искавшая Скитальца вплоть до Момента Преображения, не видели темный, в треть астрономической единицы, шар, летавший беззаконно от звезды до звезды и сейчас вдруг решивший навестить Солнце.
Марс мирно остался по правую руку, она когда-то, в Межпотопье, провела здесь славный месяц, растянувшийся на целый год — марсианский год. Луна опять напугала громадою темно-вишневых морей, средь которых порой мелькали голубые огоньки селений селенитов, неортодоксальных Небесов.
Земля под ногами клубилась грязно-желтой тучей. Не так, не так встречала она прежде — белою чистотой и голубой надеждой. Панночка примерилась — наступал момент ответственнейший. Согнув ноги (действительно, что ли, омолодиться?), она летела над лесом, ища приметные места. Вот впереди показались верхушки глаз-башен крепости Кор. Пора переходить на менее экзотичный способ передвижения, ни к чему смущать честных рыцарей.
Опустилась она плавно, полного ведра не расплескав. Ведра, правда, не было при ней, ни полного, ни пустого, но традиционное пожелание она выполнила.
Полянка потихоньку зарастала мелким осинником. Грибов, увы, нет. Нет — будут, приходи через неделю, кругами встанет осиновая ярь; приходи, собирай да поминай добрым словом проказливую панночку, что летела-летела и села.
Она выпустила кота погулять. На удивление путешествия давались котику легко. Привычка, должно быть. С ним они друзья давние. Сначала она попробовала Средство на себе, потом на коте, потом — забыла. И вспоминать не хотела никак. Горько то воспоминание. Наделять другого человека бессмертием, пусть даже бессмертием третьего рода, вот как у нее — все равно, что пересадить кому-то собственную голову. Нет, своя останется на месте, с этим полный порядок, но видеть, как меняется личность, становясь твоей копией… Первый год это кажется замечательным, десятый — сносным, живут же на свете близнецы, на пятом десятке подкрадывается тревога, а к исходу века она превращается в ужас, постоянный, неумолчный вопль. И что делать? Разбежаться? Но куда ни кинься, всегда есть вероятность наткнуться на самое себя. Дуэль теней. Она ее выиграла. Или проиграла — как посмотреть.
Кот вернулся, готовый к новым путешествиям. Нет, дружок, больше ничего такого. Обычное псевдотрехмерное перемещение из пункта П (поляна) в пункт К (Крепость).
Кот согласился и на обычное перемещение. Лишь бы в котомке. С веками он стал большим лентяем. Ничего, гулять так гулять — и она закрыла котомку перед кошачьим носом.
— Ножками, сэр Мышелов, ножками. Хотя бы пару миль.
Сэр Мышелов неохотно пошел рядом. Молодильных яблок он не ел, ему и так было хорошо — матерый котище в полном расцвете сил. Матерость его выражалась не в размерах — он был невелик даже по кошачьим меркам, тощ, но быстр и бесстрашен. Когда еще водились воробьи, он, прыгая на взлетающую стайку, умудрялся хватать по три птички зараз. На земле он не ловил их из какого-то охотничьего принципа — именно за это Панночка пожаловала ему кошачье рыцарство.
Когда воробьи исчезли (некоторые употребляли термин «вымерли», но Панночка хоть и не спорила, считала иначе), кот взялся за мышей. Потом за крыс. На равных бился с Рыжим Лисом, после чего подружился — не разлей вода и очень горевал о смерти друга, а все лисье семейство было у него под негласной охраной. И вот такому замечательному существу намекают о необходимости марш-бросков? Да он тридцать три мили пробежит, была бы нужда.
Нет, лучше бы ее не было.
Спустя три мили он остановился и, взглянув в лицо хозяйки, мяукнул. Нет, кот не устал — просто почувствовал неладное.
Почувствовала и она — опять размытое, неоформившееся зло.
Странно. Она ожидала увидеть осажденный Замок, услышать запах серы и пироксилина, но вся округа полна была видимым покоем, довольством, безмятежностью.
Невидимым было лишь зло. Она чуяла след — остывший, размытый, ведущий в никуда.