— Цел. Спит, сволочь. Может, вытрезвон вызовем?
— Ага, сейчас — помчались они к нам среди ночи, в рукава не попадая. Давай его лучше в подъезд затащим? К батарее прислоним, чтоб не замерз, а поутру сам уйдет.
— Слушай, ну его на хер! — Это уже Тит вступил. — Мало ли, помрет он там, и нам в восемь утра труп подкинут — в самую пересменку.
— Блин!
— Ну, чё ты? Ты ж понимаешь…
Северов помолчал, решая.
— Ладно, «после судорог» ему нарисуем и в Солидарь скинем.
Они закинули алкаша на пол, тот даже не рыпнулся.
— У-у-у, паскуда — поубывав бы! Двигаем, Вов…
Алехина
Утром все были слегка не в себе. Начальство отсутствовало — суббота, и на столе стояли банки с джин-тоником. Корзина в углу была заполнена ими доверху, но это не спасало ее от могучих баскетбольных бросков. Жестянки летели по навесной траектории, как снаряды из гаубицы, и со звоном приземлялись на вершине внушительной пирамиды, разваливая без того шаткое сооружение. — Три очка. В яблочко! — Дай я. Бросок, полет, гpoxoт. — Мазила! — Ладно-ладно — где ты сидишь и где я. Сравнил. Появился Северов, уже собранный. — О! Ты, я вижу, времени не теряешь. Поправишься? — Не. Домой, спать! — Когда в следующий раз?
— Через три дня. — Не надрываешься. — Так молодость же уходит. Буэна вентура, амигос!
Алехина
Я тронула его за плечо:
— Привет. Выходишь?
Северов вытащил из ушей лапки наушников.
— Что слушаешь?
— Ю-Би сорок. Самое то после суток.
Двери открылись. Он вышел первым и подал мне руку.
— Тебе куда?
— Прямо.
— Пойдем кофе выпьем.
— Денег нет. Аллес гемахт.
— Я угощаю.
— Не хочу.
— Пойдем.
Он внимательно посмотрел на меня:
— Что, так серьезно?
Я кивнула.
— Тогда пошли ко мне. Позавтракаем, как люди. Не торопишься?
— Нет.
Мы шли по наледи, скользя и взметая фонтанчики талой воды. Он оттопырил локоть, и я взяла его под руку. На душе было хорошо и спокойно. Мы молчали.
— Чудно, правда?
— Угу.
— Возьмем что-нибудь?
— Не надо, все есть. Ты творог любишь?
— Люблю.
Разбрызгивая грязь, пролетали маршрутки. Мы выжидали. На лицо оседала противная влага.
— О, «окно». Бежим?
В подъезде было тепло и сухо. Когда мы зашли, под лестницей завозилось и из-под нее выползли две собаки.
Одна рыжая и суетливая, другая угольно-черная, мрачная, непрошибаемая. Рыжая егозила, черный же молча ткнулся Вене в ладонь и вопросительно посмотрел вверх. Северов вытащил пакет с обрезью и разделил между ними. Псы зачавкали.
— Твои?
— Общие. Это — Базука, а этот, черный. Маузер.
— Давно они тут?
— Года два где-то. Зимой появились, щенками. Холодно было, жалко. Домой, правда, никто не взял, а так — пустили. Половики постелили, миски поставили. Как подросли, ошейники им купили.
— А кормит кто?
— По очереди.
Мы поднимались. Стены закатаны светло-зеленым, потолок — свежей известкой, а огромные, до потолка, рамы выкрашены белой краской. Лампы закрыты плафонами, перила — гладкими деревянными планками.
— Только цветов не хватает.
— На зиму убираем — мерзнут.
— С ума сойти! У нас, помню, на станции Че с Паком хотели сортир облагородить — так никто не скинулся, а тут целый подъезд…
— Ну, у нас тоже не все гладко шло. Была пара уродов — харкали, бычки кидали, счетчики повадились свинчивать. Мы их предупредили разок, а потом пришли и отметелили всем подъездом. Каждый по разу сунул — в момент исправились.
— Сурово.
— Зато эффективно. Пришли.
Он жил на четвертом. Деревянная дверь, один замок.
— Входи.
Маленькая прихожая, высокое, в рост, зеркало. На против двери фотография в рамке — узкоглазая девочка заразительно улыбается в объектив. На стенах проклеенные прозрачным скотчем карты и яркие красно-белые флаги в звездах и полумесяцах.
— Ну, блин, ваще-е! Откуда?
— Этот — из Турции, а тот из Туниса.
Прикрученная к стене панель с крючками: пуховая жилетка с буквами WWF, теплая клетчатая рубаха, зимняя куртка с карманом, словно у кенгуру. Ящик для обуви, треугольный столик в углу. Ключи, спички, перчатки, мелочь. Пачка квитанций, зажатая канцелярской клипсой.
И чисто. Тепло и чисто, как в подъезде, — Проходи, обнюхивайся; я скоро.
— А ты куда?
— На кухню, завтрак готовить.
— Можно в ванную?
— Валяй. Чистые полотенца там.
— Можно я душ приму?
Он поднял бровь.