Крича сиреной, мы тащились по загруженному проспекту.
— Хватит, Ген, не дави на мозг, выключи.
Приползли, сдали. Феликс пошел отзваниваться. Вернулся злой и расстроенный.
— Еще транспорт[37]. Необследованную, с угрозой[38] на Балканскую.
— Откуда берем?
— С Пестеля. Поехали, Ген.
Везет как утопленникам: из центра, через пробки, на самую на окраину.
— Я посплю, ладно?
— Валяй. — Осконцев понимающе подмигнул.
— Дай подушку.
Генка вытащил мягкий квадрат, я устроилась у него на плече.
— Не мешаю?
— Нормально.
— Приглуши радио, Че.
— Сейчас.
— Ну, приглуши, пожалуйста.
— Дай дослушать, а? Это же Харрисон. Стш май гито джентли уипс…
— Блин, Феликс!
— Ай до но уа-а-ай, ноубоди толд ю…
Генка вывернул до нуля громкость.
— Вы слушали песню в исполнении Харрисона.
— Падлы!
— Отдыхай, Феликс.
— Спасибо, Ген.
— Не во что, Лар. Спи.
Черемушкин
Разбудить ее все же пришлось — на углу Московского с Ленинским сбило велосипедиста. Хорошо сшибло, в мясо. Молодой парень лет восемнадцати.
— Доставай, Че.
Я полез в карман за наркотиками.
— Шинировать здесь будем?
— Ага. С Седьмой все равно скоро будут. — Алехина стянула с парнишки рукав и вставила в уши дужки фонендоскопа.
— Ну как?
— Низковато. Сто на шестьдесят. Ставь систему.
Воткнули капельницу, ввели промедол. Генка принес шины.
— Звони, Ген, на Центр — штурмы[39] нужны. И носилки давай. И тетку в кабину пересади. Держи ногу, Феликс.
Я держал, она обматывала бинтами.
— Перекруты делай.
— Не учите дедушку кашлять.
Над нами затоптался гибэдэдэшник.
— Ну чё? Серьезно?
— Тяжелый. Прямо на стол пойдет.
— Помочь надо?
— Когда грузить будем. Ты пока свистни кого-нибудь…
Подошли мужики. Леха безуспешно пыталась порвать марлевую полоску. Рвалось как угодно, только не вдоль.
— М-да, ну и оснащеньице у вас.
— Трофейное, немцы при отступлении бросили. Значит, мужики, один под плечи, другой под пояс, третий под колени, понятно? Ты держишь капельницу, я ногу. По команде.
Взялись.
— Раз, два…
Подняли, положили, задвинули. Закрыли дверь.
— Как давление, Лар?
— Скинул. Девяносто на пятьдесят — от промедола, наверное.
— Погромче сделать?
— Давай.
Я повернул колесико на системе. Закапало чаще.
— Дышит?
— Дышит.
— Череп проверь.
Она осторожно, двумя руками, посдавливала ему голову.
— Нормально вроде.
— В ушах крови нет?
— Нет.
Отъехала дверь, влез объектив. Долетел обрывок фразы:
— …находясь в нетрезвом состоянии…
Алехина, не оборачиваясь, задвинула дверь обратно. Заблокировала собачкой. Но репортер попался настырный: обошел сзади, открыл и снова засунул к нам свои линзы вместе с мохнатым, как собачья шапка, микрофоном.
— …состояние расценивается как тяжелое. Поэтому…
— Пошел на X…! — Леха с грохотом захлопнула створку. Немного помолчала и спросила: — Че, кого это я послала?
Я глянул в окно.
— ТНТ, если не ошибаюсь. О, едут!
Подрулили штурмы и линейная с Семерки.
— Что тут?
— Череп, открытая голень, давление девяносто. Промедол, двести полиглюкина, транспортная иммобилизация.
Штурмовик оценил ситуацию:
— Перегружать не будем, везем на вашей.
— У нас пациент на борту. Остановка в пути — угрозу везли, на Балканскую.
— Перекидывайте на Семерку.
— Только с Центром поговорите, лады?
Тот сунулся за рацией, перетер пару минут. Обернулся к своим: — Пересаживаемся. У вас «Пневмокомп»[40] на ходу? — Это уже нам. — Не. Это так, декорация. Амбушка есть, если что. — Да у нас и своя есть. Ладно, погнали…
А смена уже аж истомилась в ожидании.
— Ну, рассказывай.
— Что тебе рассказать?
— Как там у вас было?
— С кем?
— Да ладно, можешь не прикидываться, все только и говорят…
Алехина нехорошо улыбнулась:
— Кто говорит?
— Все говорят.
— А тебе кто сказал?
— Ой, я не помню уже…
Вот так всегда — как только речь заходит о первоисточнике, все сразу теряют память.