— Вам нравится?
— Да.
Просто и коротко. Мы постояли, запоминая, повернулись и пошли по узкой, зажатой между двумя хребтиками, долине.
Внизу слева, глиссируя по зализанным скатам, звенел в промытом известняке ручей. Вода шлепалась в ванны, вспыхивая, бродила по кругу и казалась совершенно прогретой.
— Джаст момент.
Хватаясь за ветки, я ссыпался вниз.
— Меня видно?
— Нет.
Удачно. Самое то для купания, да и постираться не помешает.
— Спускайтесь, только осторожно.
Симпатичная, обтянутая джинсами, попка.
— Тайм-аут, Ян. Стираем одежду, купаемся. Вы здесь, я чуть ниже. Пока сохнем, сварим рис, сладкий. Мыло пополам, идет?
На сей раз она подняла на меня обычные, девчоночьи, глаза.
— Идет. Спасибо.
— Вот вам рубашка — задрапируйтесь.
Уворачиваясь от веток, я протиснулся вниз. Тут было еще лучше. Поток скатывался, ложась с боку на бок, как в аквапарке, сверху свисали длинные, косматые лозы.
* * *Обкатанные водой, выгоревшие камни дышали теплом. Там, где на них падали капли, они темнели, расплываясь вширь и так же быстро уменьшаясь с краев. Солнце палило. Я сидел голышом и мылил мокрые шмотки, роняя в воду серые хлопья. Ручей с готовностью подхватывал их и уносил, растаскивая на молекулы. Полощась, как енот, я со вкусом мурлыкал старую песню:
В ущелье, где днем отдыхает луна и черные камни как будто стена, не зная дорог, бежит ручеек, торопится по валунам…Футболка дала мутное облако. Сопротивляясь, оно на мгновение зависло в толще, но поток набежал, сдвинул, увлек — секунда, и перед глазами снова неслись одни только прозрачные пузырьки и мелкая, но, очевидно, весьма важная для ручья всячина.
И разве такая большая беда — все время спешить неизвестно куда? Достаточно знать, что надо бежать: на это она и вода…Наверху было тихо. Я старался не думать о ней, но не получалось, а, наоборот, представлялось во всех подробностях. Хотелось просто ужасно. Пытаясь отогнать видение, я залег в ванну — под горлом разом запели крохотные бурунчики.
Святой Антоний, умерщвление плоти, ночные бдения над молитвенником.
Христовы невесты, целибат, выбритые тонзуры.
Придурки!
Безбрачие — говно! Возвращайся, Мишель[88]!
Я перевернулся, уйдя с головой в воду. Мягко толкало в темечко. Полежал, покуда хватило дыхания, встал и, роняя воду, завозил по телу обмылком, пытаясь извлечь из него немного душистой пены.
Вниз по течению. Вниз по течению. Вниз по течению Бежит вода, шлифуя спины камне-е-эй…Станок кусался. Обрастая порезами, я закончил бритье и закинул его далеко в заросли.
— Ян, можно?
— Еще нет.
Посидел, покурил, осмотрелся. Набрал сушины, подпалил, поставил в огонь котел. Поплыл вкусный дымок.
— Яна.
— А?
— Закончите — спускайтесь сюда.
— Хорошо.
Рис разварился, смачно пукая сквозь белую корку. Эх, молочка бы к нему! Зашуршали ветки, спустилась Яна.
— Привет!
Потемневшая от воды челка, загорелая ложбинка в вырезе ворота, коричневые зеркала ног. Тонкие, как у скакуна, щиколотки, очерченные колени… хорошо, что в джинсах сидел, а то неловко бы получилось.
Она как почувствовала. Сидела скромницей, укрыв ноги ковбойкой, но спинку при этом держала прямо, шею ровно, голову высоко, и от этого, равно как от сознания того, что там, под фланелькой, ничего нет, сладко прихватывало за грудиной. Горло сохло, голос садился.
— Ло… кхм… ложку, ложечку?
— Ложечку.
— Правильно — удовольствие надо растягивать.
Она ела, запивая из подкотельника, а я украдкой смотрел, как ходят у нее на шее тонкие мускулы. В какой-то момент взгляд мой был перехвачен, и я почувствовал, что краснею.
— Прошу прощения, Ян. Просто вы так призывно выглядите…
Она посмотрела мне в глаза:
— Спасибо.
— Да не за что.
— Я не об этом.
Серьезная глубина карих глаз.
— А-а-а… Да, со мной вам действительно повезло.
Искорка-чертовщинка на глазном дне — оценила.
— Знаете, Яна, вам даже в глаза смотреть — удовольствие.
Она не выдержала и смутилась.
— Говори мне «ты», хорошо?
— Смотри!
Я обернулся. На залитых углях сидели бабочки. Штук сорок, наверное.
— Чего это они?
— Не знаю. Может, золу жрут, может, греются. Может, просто посиделки у них.