Прилетели еще два десятка и тоже уселись, потеснив предыдущих. Теперь все кострище было плотно усеяно маленькими изумрудными треугольничками.
— Эх, жалко, фотик подрезали — такой кадр пропадает!
Яна опустилась на корточки, уперев кулачки между колен. Качнулась вперед, рассматривая — икры прочертили бороздки, под смуглой кожей напряглись горки лопаток; глотку перехватило, и кипятком под самую диафрагму — краешек майки засветил упругие груди. Качнулось и поплыло. Пришло отчетливо — зрелище на всю жизнь, оттиснулось, как гравюра, перед смертью вспоминать буду.
— Кхм… идем?
Она легко, на носочках, поднялась.
— Угу.
Я вылез сам, вытянул за руку ее.
— Давай, вперед.
Мне хотелось видеть, как она двигается. Как у нее все двигается, когда она, изогнувшись, потягивается, сплетая пальцы и разводя локти, или, вытянув ступню балериной, снимает кроссовок, чтоб вытряхнуть несуществующий камешек. Я уже понял — сегодня ночью. Сегодня ночью у нас с ней все будет: она так решила.
Стали попадаться туристы. По двое, по трое, группами. Все шли на Джур-Джур, и, по их словам, до Демер-Джи оставалось немного. Потихонечку вечерело; по земле ползли тени; низины гасли, собираясь ко сну. Солнце старалось только для той стороны хребта.
Мы вышли к озеру. Тропа, огибая, взлетала в гору, прямо в темно-синее небо. Там еще было светло: блистали скалы, бледнели остаточным ореолом редкие, низкорослые сосны. Вокруг озера стояли палатки.
— Давай останемся?
Плыли дымки. Пахло тушенкой. Вибрировали земноводные. Торжественный хор плыл над распадком; вели солисты.
— Не, Ян, пошли, немного осталось. Еще полчаса — и весь мир на ладони: закат, море, Алушта…
Из-под ног бомбами вылетали лягушки и, дрыгнув разок-другой ластами, тонули в полном изнеможении. Остальные неистовствовали, наполняя рокотом синие сумерки.
Мы поднимались выше и выше. Гребень, четкая граница света и тени. Шаг, другой — и шквал света в лицо. Солнце, слепя напоследок, косматым клубком валилось в желтую муть; море казалось белым и алюминиевым. Медведь-гора стекала в застывшую гладь. Оранж над головой переходил в пастель, пастель — в глубокую синь.
— Как, а? Скажи?
Она щурилась на далекое солнце. Тонкая плеть запястья, дощечка ладони перед глазами. В груди у нее кипело — струйки восторга, торя дорогу, толкались в крышку.
Тишь, покой, чуть слышные шумы из долин.
Скалы срывались. Колоссальный объем воздуха искушал шагом в бездну. Под ногами росли столбы окаменевшей магмы; слои сливались, крутясь спиралью, на макушке у каждого застыл маленький мазок довеска.
Безветрие.
Горизонт.
Поля, домишки, нитки дорог.
— Ян, это солнце сейчас — только нам, для остальных оно уже закатилось.
— Не только. Вон еще люди сидят.
Три тетки, четверо детей, несколько рюкзаков. Курят.
— Они в тени, значит, не в счет. Сейчас мы у них куревом разживемся…
Спустились, подошли.
— Привет, у вас, случайно, пары сигарет не найдется?
— Случайно найдется. — Симпатичная очкастая тетка не глядя вытащила из пачки штук пять мальборин. — А у вас вода есть?
— А как же, — я вытащил пластиковую бутыль, — пожалуйста.
Дети разделались с двухлитровкой за шесть секунд. Женщины пили медленно, растягивая каждый глоток.
— Да не мучайтесь, воды много.
— Там, дальше, снежники есть?
— Нет.
— А до воды далеко?
— Версты полторы.
— Плохо.
— Чего так?
— Устали. Несем много.
Из-за перегиба показался потный толстун со столитровым горбом рюкзака. За лямки он нес еще один. Сипя и отдуваясь, мужик дотащился до нас и рухнул. Пахнуло конем. Я достал новую непочатую «торпеду», он сербанул из нее чуть ли не половину и разом покрылся блестящим, сочащимся слоем.
— Ф-ф-фу, ты, елки… далеко еще до воды?
— Полтора километра.
— Снежников нет?
Откуда ж им взяться — жарень такая.
— Как там Сантьяго?
— Сантьяго вешается. Вода еще есть?
— Есть.
Последние полтора литра. Янин взгляд обозначил недоумение и тревогу; я подмигнул ей.
— Много еще рюкзаков?
— Два.
— Помочь?
Мужик обрадовался:
— Спасибо, старик. Сейчас докурю, и пойдем, лады?
Я кивнул. Толстяк протянул руку.
— Юра.
— Феликс.
Мы спустились за перегиб. Навстречу пер навьюченный очкарик с гитарным чехлом на шее.
— Где Сантьяго?
— Сдох. Сидит, дышит. Попить есть?
— Наверху. Вот, Феликс нас спас.
Очкарик протянул мокрую ладонь.