…Группа «Мнемос» опубликовала в центральных газетах ЕГС манифест-декларацию, где утверждает, что только последовательная депортация нежелательных элементов может способствовать появлению «нового человека».
…Дальнейшее развитие получают идеи национального примирения на планете Дархай. Теперь оно пришло и в древний город Барал-Гур…
7
Дархай. Барал-Гур.
11 день 9 месяца 1147 года Оранжевой Эры.
Люди бегут по разным причинам: кто-то от инфаркта, кто-то от неразделенной любви, кто-то от врагов, а иные только делают вид, что убегают.
Прославленная мозаика Высшего Чертога была разбита вдребезги, и радужные осколки смальты хрустели под рифлеными подошвами сапог…
Проснись Хото-Арджанг в своем хрустальном покое на Белой Вершине, он посмеялся бы над возней пигмеев, суетящихся на узеньких улочках священного города. Тысячи вчера еще благообразных сановников, жрецов, знахарей бестолково метались, выволакивая из домов набитые чемоданы и тут же бросали их, словно только сейчас сообразив, что рухлядь, вынесенная на улицы, потеряла всякую цену. Подлинной ценностью была ныне только жизнь, да и та стоила совсем недорого. Единственными настоящими мужчинами в Барал-Гуре оказались евнухи Чертога Блаженств. Они были первыми, кто вспомнил, что в городе есть еще более слабые существа…
Большие Друзья укладывали вещи, не торопясь. Посадка в космолет была назначена на 16:00 — по твердому Галактическому времени. После гибели «Саламандр» танкисты собрались здесь и отдыхали, наблюдая за дракой со стороны. Но отдых приходилось прервать. Оранжевая Эра закончилась. В этом суетном мирке Большие Друзья не оставляли ничего, кроме разлетевшихся в прах иллюзии. Все остальное было плотно упаковано в рюкзаки или сожжено, как приказал коммодор Мураками. По глянцевому полу офицерской гостиницы ветер полоскал сажу — все, что осталось от томиков лирических стихов, дневников, писем и фотографий. Свои бумаги Большие Друзья побрезговали сжигать на общем костре во дворе Имперской Канцелярии.
Разнося грязь пришлепывающими мягкими туфлями, по номерам метался безбородый, оплывший, как старая набивная кукла, Блюститель Лона. Непривычно изображая униженную улыбку, он жалобно просил господ офицеров уделить несколько минут для разговора. Евнуха гнали. Он возвращался.
— Всемилостивейший господин Большой Друг, — захлебываясь, шелестел Блюститель. — Это ведь совсем дети, вы же знаете, что с ними будет… В Ваших глазах я вижу сияние истинного благородства! И в Ваших! И в Ваших! Господа офицеры, я прошу не о себе, мне терять нечего, но спасите этих девочек… Клянусь лоном Кесао-Лату, вы не пожалеете… ведь вы можете взять хотя бы по одной к себе в каюты…
Когда перед ним захлопывали дверь, он горестно всплескивал пухлыми холеными руками, всхлипывал и тихонько скребся в следующую:
— Господа офицеры…
Серебристые змеи Священного Сада изнемогали.
С давних времен те из Оранжевых, чей жизненный путь оказался ошибочным, приходили к ним и, сотворив молитву, протягивали руку для поцелуя. Сегодня на молитвы времени не было. Мог ли представить себе хотя бы один из тех надменных и гордых, кто шаг за шагом приближался к резным воротам Сада, что когда-нибудь он будет стоять — в очереди! — за смертью?
Змеи выполняли долг до конца. Самые молодые из них, с зеленоватыми животами, уже лежали на песке вольера, конвульсивно вздрагивая. Высоко-высоко, выше храмов, кружились хищноклювые птицы, доселе невиданные в Карал-Гуре. Они бесстрастно поглядывали на еще живую добычу, пирующую среди добычи, уже готовой.
Допив рубиновый сок ла, те, у которых хватало воли уйти достойно, отбрасывали чаши и, подбирая полы оранжевых накидок, спешили к змеиным вольерам…
Коммодор Мураками ерошил белокурый «ежик», наползающий на лоб. Доклад, который предстоит сделать на Гее-Элефтере, писался против ожидания легко. Вспомогательный танковый корпус Демократической Конфедерации Галактики сделал в этой войне все, что мог, а может, даже и больше. Коммодору не давалась лишь последняя фраза — мешал назойливый Хранитель Чертога. Глядя на его трясущийся подбородок, Мураками неожиданно пожалел, что не располагает правом пороть подданных императора.
— Но коммодор! Вы же понимаете, что император…
— Ваш император получил в свое распоряжение две каюты «люкс», и мне безразлично, какой дрянью он собирается их забить.
— Да вы понимаете, сколько стоит эта коллекция пилочек для ногтей?! Сорок тысяч уникальных экземпляров!
— Я не могу разместить людей, любезный, а вы говорите о пилочках. Посмотрите, что творится!
Хранитель Чертога усмехнулся, даже не поглядев на вопящую за окном толпу.
— Разве это люди? Что они рядом с коллекцией императора?!
— Знаете что? — Мураками стал необыкновенно вежлив. — А не запихать ли вам, дружище, все сорок тысяч пилочек в задницу своему императору?! Вон!!!
Несколько успокоившись, коммодор дописал наконец последнюю фразу: »…таким образом, в силу объективных причин эффективность действий особого танкового корпуса оказалась ниже предполагаемой». Поставив число и подпись, Мураками усмехнулся, подумав, что после подобного отчета пра-прадедушка, вполне вероятно, совершил бы харакири…
Начальник Генштаба не знал, что такое харакири.
Зато у него был зеленый паучок каюй-тюи. Редкая честь! Завидная привилегия! В крохотной лаковой шкатулке обитало бесценное наследие предков — нежное, изящное, хрупкое, как невинность первого поцелуя на заре. Ни в чем не виня себя, несостоявшийся губернатор Пао-Туна готовился замкнуть цепь благородных предков и слиться в заоблачном единстве с теми, кто некогда нянчил его.
Маршал подошел к зеркалу, огладил новенький китель, недрогнувшей рукой провел по орденам и уже собрался пройти к алтарю, как вдруг зазвонил телефон.
— Мой маршал, ваша мужественность! — голос секретаря Генштаба звенел победными трубами. — Вам предоставлена отдельная каюта!
— Каюта?
— Да, а остальные шестнадцать Высших удовлетворятся койками в грузовых отсеках!
Маршал спокойно повесил трубку. Почти тотчас же телефон зазвонил снова, но начальник Генштаба его уже не слышал. Впустить каюй-тюи в ухо оказалось очень не простым делом. Предки со старых портретов насмешливо следили за маршалом…
Мураками нахмурился.
— Субалтерн О'Хара, вы понимаете, какую чушь несете?
— Так точно, коммодор.
— Вы что же, полагаете себя лучше своих товарищей?
— Никак нет, коммодор.
— Вы, видимо, считаете, что все мы трусы, раз покидаем эту проклятую планету? А знаете ли вы, что ваши товарищи, которым вы плюете в лицо, отдали все свои каюты девушкам из гарема этого бессмертного… подонка?
Джимми молчал. Для себя он уже решил все. Звери идут в Барал-Гур, и их надо остановить. Если они прошли по своим, замостив ими пропасть, то что же будет здесь?! Ребята молодцы, они сделали, что могли, сорок девять девчушек — это немало. Но каждому свое.
— Так какого черта, субалтерн О'Хара? — коммодор Мураками осекся, встретившись взглядом с субалтерном.
— Простите, сэр. Я все обдумал.
Узенькие голубые глаза сощурились до отказа, напомнив бритву.
— Тогда… иди, парень. И да будет с тобою Бог.
Когда дверь закрылась, тренированный кулак Мураками сокрушил в синюю пыль антикварную статуэтку Хото-Арджанга, и на книжных полках тоненько зазвенели срезанные на память храмовые бубенцы.
— Пррррроклятье!..
Шесть тысяч гвардейцев Чертога стояли до последнего. Андрей не мог представить себе, что эти шакалы смогут так сражаться. Когда какой-то безумно вопящий «полосатик» подорвал себя и весь боекомплект смятого дота под днищем «тристасороковки», Андрей даже не понял, что произошло. И лишь оказавшись в гуще резни, по-научному именуемой «рукопашная», он осознал, что случилось невероятное и оранжевые своими кустарными средствами вывели из дела тяжелый танк. Вокруг было страшно. Воздух рвался от воя. Человеческие клубки хрипели и разматывались на скользком граните Дворцовой Площади.