Многие годы я был скромным приором на Вектисе, преданным слугой настоятеля Болдуина, верным сподвижником Ордена Имен. И я признаюсь Тебе, Господи, что со скорбью в душе благословлял молодых сестер на соитие с писцами, полагая, что исполняю Твою волю. Чтобы пророчества не прерывались.
Я давно потерял счет бессловесным младенцам, рождавшимся на свет, чтобы с гусиным пером в руке занять место на скамье в зале писцов рядом со своими братьями, но хорошо запомнил один случай еще в молодости, когда одна из сестер принесла не мальчика, а девочку. Возможно, такое случалось и в прошлом, но при мне больше никогда. Девочка была пригожая, зеленоглазая, рыжая, тоже молчунья, однако дара писать у нее не было. Имени девочки в моей памяти не сохранилось. В двенадцать лет ее отдали в жены проезжему купцу-иудею по имени Гассоне, торговавшему зерном. Он увез ее с острова, и что потом с ней стало, мне неведомо».
Закончив читать, Феликс макает перо в чернильницу и дописывает последние листы послания. Затем, отложив перо, прислушивается к стрекоту сверчков и крикам чаек. Ждет, пока высохнет написанное. Черноту ночи в окне сменяет рассветная серость. Скоро с колокольни собора донесется звон, призывающий на молебен Первого Часа, и нужно будет найти в себе силы отслужить его. Он ковыляет к постели, ложится и закрывает глаза. Боль чуть отступила, и во всем теле появилась благодатная легкость, будто с плеч сняли тяжелую ношу.
Со звоном колоколов настоятель поднимается, вздыхает и начинает готовиться к мессе. В дверь стучат.
— Войди, — произносит он, чуть повысив голос.
Появляется брат Виктор, молодой монах, чья обязанность была заботиться о гостях и странниках. Он редко приходит в дом настоятеля.
— Отец, прошу меня миловать. Я ждал, когда зазвонят колокола.
— Что у тебя, сын мой?
— Ночью к воротам явился странник.
— Он получил приют?
— Да, отец.
— Почему ты решил поведать об этом мне?
— Странник назвал свое имя, Лука, и попросил передать вам это. — Виктор протягивает настоятелю свернутый в трубочку лист пергамента.
Феликс развязывает узел, распрямляет лист и бледнеет. Брату Виктору приходится подхватить старика под мышки, чтобы он не упал.
На листе написана всего одна строчка: «9 февраля 2027 года».
16
В самом начале чтения лорд Кантуэлл не выдержал. Глотнул бренди и отправился спать. Сказал, что все равно половину недослышит. Попросил посвятить его в содержание найденных бумаг утром, на свежую голову.
Изабелла под аккомпанемент треска поленьев в камине до поздней ночи медленно переводила послание настоятеля. Уилл напряженно слушал, устремив на нее взгляд. Странно, но рассказ настоятеля его не шокировал. Ведь сам факт существования библиотеки подразумевал самое невероятное объяснение, и это было не более фантастическим, чем те, какие он измышлял с того дня, как Марк Шеклтон раскрыл ему тайну.
Он рисовал в своем воображении образ Октавия и его потомков, бледных тщедушных идиотов, наделенных единственным даром, который они реализовывали всю жизнь, сидя сгорбившись над пергаментами в комнате, освещенной, наверное, так же тускло, как этот большой зал. Скорее всего они понятия не имели, что создавали. И с какой целью — тоже. Он с нетерпением ждал кульминации — когда наконец настоятель раскроет смысл 2027 года.
— «В двенадцать лет ее отдали в жены проезжему купцу-иудею по имени Гассоне, торговавшему зерном. Он увез ее с острова, и что потом с ней стало, мне неведомо».
Изабелла замолчала и посмотрела на Уилла.
— Почему вы остановились? — спросил он.
— Это все.
— Что значит «все»?
Она сокрушенно вздохнула:
— Тут больше ничего нет.
Уилл чертыхнулся.
— Надо искать. У нас есть другие ключи. Великий Шекспир хочет, чтобы мы потрудились.
Изабелла заглянула ему в лицо.
— Наша книга… она ведь та самая, из той библиотеки, да?
— Да.
Вначале Уилл намеревался ни во что ее не посвящать, но теперь понял, что это бессмысленно. Она и так уже достаточно знает. Изабелла положила листы и встала.
— Мне нужно выпить.
Неподалеку у стены притаился шкафчик для напитков. Уилл слышал, как девушка звякает бутылками, грациозно согнувшись в позе, напоминающей скрипичный ключ.