Может быть, он как мог, хотел меня предупредить? Может, стоит мне сейчас сразу махнуть обратно в Питер, раз уж Фаркат потерял карту пустыни? Заведет еще меня в царство скорпионов? Вован каялся, что выболтал что-то важное ... Но что именно? А тут еще этот француз погиб...
Я вздрогнул, когда чья-то цепкая рука схватила меня за ладонь. До меня дотронулся пацан лет десяти, потный и грязный. Он трясся худющим телом с многочисленными ссадинами и совал мне в руки большой пакет, завернутый в тряпку, бывшую когда-то джинсами. Мальчишка что-то лепетал по-английски, проглатывая окончания и первые буквы слов, отчего я едва различал слова.
-Проклято! Проклято! - бормотал пацан, косясь по сторонам. Как бывает у всех смуглых детей, от страха полные губы его посерели. - Дед велел отдать обратно, пока руки у меня не отсохли. Велел сказать, что нельзя глядеть в эту карту! Ее держали в руках исчадия ада!
-Ты украл нашу карту? - спросил я доброжелательно. К сожалению, его невнятные предупреждения не проняли меня.
-Я! - сознался он. От ужаса черные глаза пацана стали совсем круглыми. - Я думал, что добыл доллары! Только не говорите господину, он убьет меня!
-Если б это была моя карта, я б тоже тебя убил!
-А дед, когда увидел, что я принес, ударил меня! А откуда я знал, что господин в костюме носит на ремне не доллары?
-Были бы деньги, твой дед спокойно бы взял их! - усмехнулся я.
-Нет, нет, господин!
-А что же там такое, отчего руки-то отсохнуть могут? И не только руки!?
Пацан осуждающе глянул на меня снизу вверх, вздохнул и дунул на другую сторону улицы. Только грязные пятки засверкали.
Пакет я взял, но, признаться, расстроился еще больше. Я верил в одну единственную примету - как начнешь путешествие, так и окончишь. Меня эта незамысловатая примета не раз подводила на экзаменах - стоило споткнуться при входе в аудиторию, как я мекал весь рассказ преподавателю, и сейчас тоже, похоже, спотыкаюсь - начало путешествия было странным и очень запутанным, аж тошнит.
Я поднялся в номер, запер дверь, с любопытством покрутил пакет, и, конечно, развернул. Я не верил марокканским аксакалам - я столько всего натрогался в моей студенческой жизни в Петербурге, что руки у меня могли отсохнуть уже давно. Коль этого не случилось, то и сейчас с ними ничего не произойдет! Загадки только разжигают мой интерес, обостряют ум, и теребят душу, хваткую до всего таинственного! Без зазрения совести я вытащил из плотного пакета без надписей толстенную карту и поразительно чистую белую коробочку размером с мою ладонь. В таких милых коробочках из-под чая я дома держу анальгин и мои любимые презервативы с пупырышками.
Значит, малый лепетал о проклятии и боялся, что свои и чужие прибьют его? Правильно боялся! Надо было видеть неприятное, жесткое лицо Фарката, когда он узнал о пропаже!
И хорошо, что мальчишка принес карту мне! Меня карта интересовала несказанно, особенно после размытого рассказа бедолаги Вована. Я никак не мог понять, что в его рассказе было горячечным бредом больного, а что правдой! Ведь правда в рассказе Вована какая-то, наверно, была?! Не мог же он настолько сдвинуться, чтоб выдумать такую захватывающую историю, которой он меня подчивал под аккомпанемент жарящейся на углях вкуснейшей бараньей головы.
Я расстелил карту - метра полтора в длину и ширину - на полу, отодвинув подальше свои запыленные кроссовки. Она была старой и столь странной, что мне пришлось призадуматься, прежде чем я смог сформулировать ее необычность - очертания государства резали глаз своей непривычностью. Посередине карты в голубом буйстве краски, прямо на сгибе бумаги, вольготно раскинулся полуостров Индостан, раскрашенный в нежно - фиолетовый цвет, поглотивший также Пакистан, Иран, Таджикистан, Узбекистан и Камбоджу. Но все страны значились некоим государством под названием Империя Великого Могола. Я перевел озадаченный взгляд на Африку. Большая половина ее была раскрашена в жгучий розовый свет и называлась: «Галлия». Карта была явно колониальная, начала прошлого века, кое-где порванная, грязная, но краски сохранили свой насыщенный цвет, казавшийся от света включенной на столе лампы теплым и живым, только чуть припорошенным легчайшими серебряными крупицами прошлого. На секунду мне даже померещилось, что страны так и норовят страстно вырваться со сковавшего их пергамента, бурно расплескаться океанами, взломать, наконец, засовы, сдерживающие их рост. Казалось, нарисованная рамка вот- вот хрустнет под их напором.
Мурашки дружно проскакали у меня по спине. Господи, чего только не померещиться от жары! Хотя лучше бы грезились бабы в прозрачных шальварах и лифчиках, чем живые горы.