Едва самолёт взлетел, в проходе появился стюард, неся на подносе бутылку коньяка и лимон. Вид у него был заискивающий. За коньяком наконец-то объяснилась непонятная агрессивность экипажа.
Одна из палестинских группировок, не поделившая что-то с большим другом советского народа Я. Арафатом, заявила, что будет взрывать наши самолёты в Африке. Все экипажи были предупреждены. В Вене сели два араба, которые сошли в Триполи, не забрав багаж. Был он у них или нет, так и не выяснили.
Ливийцы привели собак, выгрузили багаж и обнаружили, что в одном чемодане что-то тикало. Самолёт продолжал рейс, и чем всё кончилось неизвестно. В общем, полёт шёл на нервах, и до Лагоса экипаж трясся от страха. В аэропорту, конечно, расслабились, а тут и я появился со своими претензиями. Почувствовав свою вину, я пошёл извиняться к лётчикам.
Засыпая над Сахарой, подумал, что-то нервная стала жизнь. Второй раз из-за моей персоны задерживают авиарейс. Впервые такое случилось в Ташкенте.
Кстати, оттуда я привёз прекрасный нож.
Любовь к ножам родилась в Йошкар-Оле, когда я, ещё подросток, выиграл в орлянку у дворового авторитета по кличке Вица-мариец самодельную финку. Меня загипнотизировал блеск полированного лезвия и яркая наборная ручка. Платить Вице было нечем, и нож был поставлен на кон. Пришлось отдать. Вскоре, после драки с «вокзальными», финку изъяла милиция, слава Богу, я не успел пустить её в дело. Затем были другие финки, но запомнилась первая.
Сейчас в томилинском доме хранятся три любимых ножа, два из Индии висят на стене, третий из Узбекистана — в работе на кухне. Каждый из них, как курительные трубки И. Эренбурга, имеет свою историю.
Тогда в ташкентский аэропорт меня привёз член ЦК Узбекистана, руководитель филиала нашего Агентства. Он с помпой доставил меня на «Волге» прямо к трапу, трижды картинно облобызал и произнёс речь, в которой из-за его проблем с русским языком, я отчётливо разобрал только «товарищ Брежнев» и «партия».
Неловко было смотреть на экипаж самолёта, который, выстроившись на трапе, уныло ожидал окончания митинга.
Его подарок — великолепной стали узбекский нож, стал любимым кухонным орудием Ирины. За минувшие десятилетия лезвие сточилось до размеров скальпеля, однако впечатанный в клинок золотой полумесяц в окружении трёх звёзд виден отчётливо.
Второй нож — непальский «кукри», я приобрёл в священном для индуистов Ришикеше, расположенном в верховьях Ганга. Эту историю в двух словах не передашь и лучше здесь её не комкать.
Третий клинок кирпан, вместе со стальным браслетом «кора» вручил мне древний сикх с пенно-белой кружевной бородой в гурдваре Старого Дели. С тех пор я не снимаю браслет, который не раз выручал меня в сложных ситуациях, хотя и проблем принёс не мало, а кирпан в деревянных, окантованных медью ножнах, висит на стене в спальне. По утрам, если не забываю, мысленно говорю ему «сат шри акаль», что с панджаби можно перевести как «истина превыше всего». Так приветствуют друг друга сикхи-ниханги, последние донкихоты Индии.
Москва, как обычно встретила суровыми пограничниками, позёмкой и грязным снегом. Добирался до дома часа три, за это время можно было до Вены долететь. Только расцеловался с Ириной и поговорил по телефону с родителями, понеслись звонки. Первый, конечно от Володи Т. с ценными указаниями, как писать наш отчёт, второй от Миши — «контора» ждёт бумагу, желательно без моих выводов и псевдоанализа, только факты и поскорее. Позвонили и сотрудники, плачущими голосами сообщили, что наш отдел пытаются выпихнуть из центрального здания на Бронной куда-то за Тушино, надо бороться. Не обошли заботой и партийные товарищи, наказали готовиться к заседанию партбюро. Я сел в кресло и задумался. Достали. Мучительно захотелось туда, где много неба и солнца.