Каждый день после школы Ромка встречал меня, и если была хорошая погода, мы с ним подолгу гуляли, а если плохая все равно гуляли, замерзали, и потом грелись в каком-нибудь подъезде, прижимаясь к батарее и целуясь до одури. Я не верила своему счастью. Удивлялась тому, как все легко сложилось. Он просто взял и стал моим. Надо было всего лишь один раз упасть в обморок. Может быть в момент того падения наши души на мгновение вылетели и сплелись в одну? Все происходило, так, как я даже боялась мечтать. Мне казалось, что мы созданы друг для друга. Я не могла наглядеться на своего Ромку, не могла надышаться им, мне казалось, что я могла бы умереть за него или убить кого-нибудь. Когда мы были рядом, мне казалось, что я могу взлететь. А когда мы расставались, у меня сводило челюсти от тоски. Рома признавался, что у него тоже самое. За несколько месяцев нашей любви у него не было ни одного приступа, и он говорил, что это я спасла его от болезни. Мы хотели, чтобы так было всегда. Мы верили, что так будет всегда.
Часто, когда мои мама и бабушка были на работе, он приходил ко мне, и мы все время проводили в объятьях друг друга на диване. Прилипали друг к другу и целовались, сгорая от желания. Он всегда уходил от меня на полусогнутых ногах, изможденный длительным возбуждением.
Теперь я уже начинала понимать Настю в ее желаниях.
Близости с Ромкой я хотела, ждала и боялась. Именно в таком порядке.
Ведь все-таки нам было всего по шестнадцать лет. На каждом шагу нам твердили, что секс в раннем возрасте опасен, что можно забеременеть, заразиться и умереть, а впереди выпускные экзамены и пропустить их никак нельзя.
Мама постоянно мне внушала, чтобы я не спешила с этим, потому что в нашем возрасте мальчикам и девочкам достаточно просто дружить, чтобы случайно не сломать другу жизнь.
В душе я верила, что у меня с Ромкой когда-нибудь будет самая прекрасная ночь, когда мы пойдем до конца и станем единым целым. Иначе и быть не может, ведь мы и так половинки друг друга. А пока, по определению молодежного журнала «COOL», мы с ним занимались «легким петтингом» и меня это полностью устраивало.
Но однажды, во время новогодних каникул, когда моя мама уехала на вечеринку к своим институтским друзьям, а бабушка отправилась навестить дальних родственников в области, мы с Ромкой особенно увлеклись. Как обычно мы валялись в моей комнате на старом диване, но мне казалось, мы улетаем в какие-то неведомые дали и растворяемся в высоких слоях атмосферы.
— Может быть, нам пора? — хрипло, тяжело дыша, спросил Ромка, нависая надо мной.
— Может быть, — сказала я одними губами.
Для него это тоже было впервые, но он меня убедил, что знает, как все должно быть. И я позволила ему делать то, что он хотел и считал нужным делать.
Я ожидала, что будет больно, но не думала, что до такой степени. Боль была такой сильной, что мне показалось, что меня разрывают на части. Я поняла, что не могу этого терпеть. Я расплакалась, он меня утешал, потом ушел домой. А я осталась одна, в темноте и холоде, злая на себя, на Ромку и на весь мир, за то, что в нем столько боли.
Через несколько дней мы помирились и попытались завершить начатое. Повторяли снова и снова, пару раз даже пили вино для храбрости, но всегда все заканчивалось одинаково. Я начала бояться, что у меня какая-то патология, из-за чего я не смогу вообще никогда стать женщиной. Я стала холодной и замкнутой, мне не хотелось даже просто целоваться, я глубоко разочаровалась в своих ожиданиях и в своей безупречной на первый взгляд любви. Мы постоянно ссорились из-за этого. И однажды я не выдержала и сказала ему, что больше не хочу никаких отношений и никакого секса вообще.
Расставание тоже было болезненным. Но все же не таким как попытки потерять девственность. Ромка некоторое время пытался наладить отношения, предлагал просто дружить как раньше, обещал подождать столько сколько нужно. Но я понимала, что рано или поздно эта тема снова встанет между нами, и от этого становилось страшно и паршиво на душе. Дальнейшее общение теряло всякий смысл. Я вдруг осознала, что больше не чувствую к нему прежней любви, я тяготилась его присутствием. Теперь рядом с ним мне становилось плохо.
Он же искренне страдал. Ходил за мной по пятам, стоял под окнами, приносил цветы. Но я погасла, как уголек, выпавший из костра, и все больше замыкалась в себе.
— Ну что мне сделать? — с горечью в голосе спрашивал он, — Скажи, я все сделаю.
— Перестань любить меня, — отвечала я, удивляясь собственной жестокости.