— Это опять ты? — спросил директор, и присев перед Ромкой, глядя ему в глаза, быстро прощупал его руки и ноги, — Вот же дикий пацан! Ты как вообще? Цел?
Тот кивнул, шмыгнув носом.
— На всякий случай загляни в медпункт, — вздохнув, сказал директор.
— Мы его отведем, — сказала я.
— Хорошо, только быстро, скоро отбой, — ответил директор, а потом, засунув руки в карман брюк, быстро пошел по тропинке за Ильей и его отцом. Он даже не спросил, что случилось, кто виноват в драке, видимо хорошо знал Илью и его замашки.
— Пойдем, — сказала я Ромке, попытавшись взять его за руку.
Парень отдернул руку и отвернулся. По тому, как задрожала его спина, и как он прижал ладонь к лицу, я поняла, что он плачет. Все же день у парня выдался трудный. Я бы тоже заплакала, но после утренних рыданий у меня иссяк запас слез.
— Не трогай его, пусть успокоится, пойдем! — проговорила Настя и потянула меня в сторону нашего корпуса.
От звука ее голоса и ее прикосновения я вздрогнула. Она снова говорила со мной.
— Настя, я не врала тебе, правда! — ответила я, повинуясь ее зову.
— Я знаю. Прости меня. Он и правда придурок и бабник, — горько ответила Настя.
— А что у вас произошло?
— Пойдем, сядем на веранду я тебе сейчас расскажу, — ответила Настя.
Когда мы пришли и сели на веранде корпуса, Настя изложила мне свою историю, о том, что происходило с ней тем временем, пока мы с Ромкой терпели выговоры.
Оказалось, что перед самым ужином, Илья подозвал ее за умывальники. Там он стал ее обнимать и целовать. Сначала Насте это понравилось, но он был настойчив и она испугалась. Он предложил ей пойти в комнату в корпусе персонала. Настя сказала, что боится и не пойдет с ним. Он сказал, что тогда он ее бросит. Настя сказала, что ей все равно и хотела уйти. Но тогда он стал извиняться, сказал, что погорячился, просто очень сильно в нее влюблен. Насте это польстило, и она смягчилась. Они договорились встретиться на дискотеке, на том и разошлись.
После ужина, нарядившись и накрасившись как обычно, Настя пришла на дискотеку. Ильи очень долго не было. Настя запереживала и пошла его искать. Проходя мимо нашего корпуса, она случайно заглянула в открытое и незашторенное окно вожатской и увидела, как там Илья обжимается с Аней.
— Только представь, я на них смотрю, а они не прекращают, даже не замечают меня! — жаловалась Настя, — Короче, я зачерпнула горсть земли из вазона и швырнула им в окно. Здорово получилось, прямо на одеяло Анькиной кровати попало!
Испугавшись в следующий момент своего дерзкого поступка, она рванула в палату, забралась под кровать и ревела там минут пять, но вдруг поняла, что ей необходимо помириться со мной и попросить прощения, ведь я ее близкий человек, а она предала меня из-за какого-то бабника.
Услышав от Насти такие приятные слова, я с огромным облегчением и радостью прижала ее к себе.
— Я побежала за тобой, хотела тебя позвать, — всхлипывая, проговорила Настя, — но он поймал меня у клуба, остальное ты знаешь. Прости меня, сестра!
Я вздохнула. Конечно, я ее простила и конечно не сердилась и по-прежнему считала ее своей сестрой.
Мы обнялись и некоторое время молчали. А потом Настя вдруг затянула печальную песню — местный хит, исполняемый вожатыми под гитару почти каждую ночь, «Ах, васильки, васильки…» Скоро к ней присоединилась и я. Особенно жалобно мы тянули на два голоса предпоследний куплет:
«Утром пришли рыбаки.
Тело нашли у залива.
Оля была вся в крови
и улыбалась красиво».
***
На следующий день Ильи действительно не было в лагере. На завтраке хлеб нарезала и разносила по столам пухлая тетка в поварском колпаке, приколотом к рыжим волосам черными заколками — невидимками. Я подсела за стол к Ромке, его соседи уже убежали, и он сидел один, лениво кромсая остывший омлет алюминиевой вилкой.
— Приятного аппетита, — приветливо сказала я.
Он вяло кивнул.
— Ну, как ты?
— Нормально, что мне сделается, — улыбнулся он, — рубаху только жалко, погибла рубаха.
— А что с ней?
— Кровью заляпал. Жалко, она же типа нарядная у меня. Мать будет орать.
— Я могу отстирать, — искренне сказала я, — мне мама с собой дала порошок, на всякий случай. Он «био» — все отстирывает.
При этих словах Ромка смутился, с минуту молчал, опустив глаза, а потом, словно сбросив груз сомнений, посмотрел на меня и спросил:
— Правда, можешь?!
Я кивнула. Ромка расплылся в улыбке и сказал: «Спасибо! Ты — супер!»
После завтрака он отдал мне свою рубашку, и мы с Настей пошли стирать ее в уличном умывальнике, щедро посыпая моим чудо — порошком. Она почти вся отстиралась, и мы тщательно прополоскав и выжав ее, повесили сушиться несчастную рубаху на батарее в сушильной комнате. Когда она высохла, я попросила в вожатской утюг и отгладила Ромкину одежку так тщательно, как только могла.