– А тебе что, жалко? – Морщась, сказал Арес. – Молодец она, чё? Они хоть и Чухи, а живые тоже, и это… мы-то тоже нарушаем, потихоньку можно. Может, из-за неё они дольше проживут, тебе чё, жалко?
– Нет, но… – Янус смешался. А в самом деле, чего он?.. Янус был довольно бесцветным и не особенно волевым парнишкой, но не злым и не упёртым – это и помогло ему сблизиться с незлобивым Аресом. – Непорядок просто… Узнает кто…
– Ты не скажешь – не узнают. – Арес длинно вздохнул, прикрывая глаза: начало действовать болеутоляющее. Мазь приятно холодила раны, успокаивая боль и жжение. Паскуда зашила самые опасные порезы, действуя так, что Арес почти не чувствовал не только боли, но и особого дискомфорта – у девушки была изумительно лёгкая рука. Наложила пропитанную лекарством ткань, прошептала:
– Постарайся не двигаться и живот не напрягать, не говори громко, не шевелись… К утру станет легче, у нас всё быстро заживает.
– Ну чё… молодец ты, чё. – Вздохнул Арес. – Сиди тут, со мной.
– Да, я посижу. – Кира вновь рискнула быстро взглянуть ему в лицо, поражаясь его чеканной красоте. Нос, лоб, губы, подбородок – всё было вылеплено и очерчено словно бы рукой гениального мастера, безупречное, мужественное, сильное. Напряжение отпускало девушку, она расслаблялась, начиная осознавать, что произошло, и полная такой благодарности, такой любви! Как могла она бояться, как могла сомневаться в своём божестве?! Она переживала своё счастье остро, на грани боли, и сердце её едва вмещало его полноту. Бережно промокая Аресу пот чистой тканью, она иногда приподнимала компресс и заглядывала – не кровоточат ли царапины?.. – но всё было чисто. Арес лежал, закрыв глаза и глубоко дыша, привыкший к боли и почти не замечающий её. Кира понятия пока об этом не имела, а он сквозь опущенные ресницы рассматривал её, и отмечал, что девушка очень красива. Он привык, что она вечно с пузом, где-то в сторонке, стоит, опустив голову, не воспринимал её – а она была как раз такая, как он любил: с белыми волосами, заплетёнными в косу и свёрнутыми в тяжёлый моток на затылке, с точёным носиком и пухлыми губами. Глаза, на миг взглянувшие в его глаза, были удивительные: почти чёрные, блестящие, и что-то в них было такое, что пронзило Ареса насквозь, словно молния. Приют заснул, сгустились сумерки, упала ночь, а Арес всё не мог уснуть, частью от боли, а частью от непонятного волнения, скорее приятного, чем нет. Он не видел девушку, но слышал её лёгкое дыхание и понимал, что она не спит – караулит его, готовая помочь, убрать пот, унять кровь. Это было… приятно.
– Слышь… это… – прошептал он, и Кира дрогнула, ближе склонилась к нему – Арес ощутил её запах, какой-то травно-цветочный, словно увядающее сено. – Тебя как звать? Паскудой это… стрёмно звать-то тебя.
– Кира. – После паузы чуть слышно выдохнула девушка.
– А я Ларс… Надо ж, забыл уже почти! Ты это… не говори никому, поняла? И при всех не давай вида там, что мы с тобой того… общаемся. Поняла?
– Да.
– А ты красивая. Я привык, что ты с пузом вечно, а у тебя попка складненькая такая, и сисечки смачные… Распусти волосы, а?..
Девушка послушно распустила косу, и она рассыпалась по плечам волнистыми прядями. Арес здоровой ладонью погладил эти пряди, любовно пропустил их между пальцами:
– Люблю, когда у Чухи волосы светлые и такие, знаешь… волнистые. Как у тебя. И это… обнимашки люблю. Ты любишь?
– Не знаю.
– Ну, ясен пень! – Горько усмехнулся Арес. – Мы тут как эти… тык-тык – сколько хочешь, но не дай боже погладить, а я люблю всё такое. – Он привлёк девушку к себе, и она с наслаждением прижалась к его боку, боясь дышать от счастья. – Ты при всех не подавай виду, – повторил он, – а наедине мы это, по-своему будем делать, да?..
Алиса с утра страшно переживала и готовила всё свое мужество, чтобы обратиться к герцогу со своей просьбой, которая, она знала, ему очень не понравится. Ей показалось неправильным воспользоваться Гэбриэлом и его чувством к ней, особое чувство такта требовало от неё избегать интриг. Поэтому она дождалась прихода братьев и спела для них новую балладу про девушку, превращённую в птицу и сопровождающую повсюду своего возлюбленного, который не догадывался, что она рядом. Лишь в краткий миг, в свете полной луны, девушка могла превратиться в человека и сидела у его постели, пока он спал, целуя его и слыша, как во сне он произносит её имя. Баллада была такая красивая, печальная, пронзительная, что даже Габи едва не прослезилась и тут же рассердилась на себя за это. Кончилось всё тем, что молодой человек выпустил своего ястреба, который схватил птицу – и к ногам его хозяина упала его возлюбленная. Растрогался даже Лучиано, что уж говорить о придворных дамах! Каждая вторая, не скрываясь, прикладывала платочек к глазам.