Мия кивнула головой.
— Как боксерская перчатка. Здоровенная. Совсем не оставляет места для других. — вспомнила Мия свои безрезультатные попытки проникнуть в оболочку Егора.
— Значит где-то есть тот кому ты принадлежишь и кто-то кто принадлежит тебе.
— Но я ничего не помню. То что было со мной до того мгновения как я выбралась из той пещеры на Ольхоне.
— Это-то меня напрягает. — задумчиво сказал Егор.
Мия могла с легкостью «понаехать» в любую телесную оболочку и почти всегда ей удавалось контролировать мозг, если он вообще присутствовал. Забрать рабочие места у местных душ, почти всегда бездеятельных, оплывших от лени. Тюменцевой удалось так сравнительно легко, через 87 минут, уговорить Мию отправиться вместе с ней на Летучую, было желание, проверить что там у старшего геолога в направлении зюйд-зюйд-вест от солнечного сплетения. Оставив свое хорошо поношенное растоптанное тело промывать дурацким ситом песок, Мия отправилась в Великое Путешествие. Камешки, молекулы, бревнышки из которых она состояла разлетелись в разные стороны для того чтобы собраться в намеченном месте. Это удалось едва наполовину. Душа у Тюменцевой была еще тем толстым парнишей. Броневым боком она легко выдавила Мию с обжитых квадратных милиметров. Пришлось понуро брести домой. По дороге подбирая свои соломинки, атомы и бревнышки. Ми я показала Тюменцевой невзрачный камешек.
— Теперь мне можно идти?
Тюменцева оценила добытый Мией геологический образец.
— Что же. Неплохо. Твоя первая самостоятельная находка. Булыжник обыкновеный с реки Летучая. Ты обязательно должна зарисовать его в свой геологический дневник.
— Нет у меня никакого геологического дневника.
— Досадное упущение. Не понимаю. Куда смотрит твой отец. Придешь сегодня ко мне. Я выдам.
— Спасибо, но я ни капельки не хочу быть геологом.
— Девочка, я этого не слышала. В жизни каждого человека есть принципы переступать через которые преступно. Быть настояшим геологом — это тяжкое бремя. Ты должна нести его с честью.
— А знаете что? — не выдержала Мия. Она хотела предложить Тюмецевой завести хотя бы кошку, если она так хочет кого-нибудь воспитывать. Но сдержалась.
— Не знаю. — спокойно отвечала Тюменцева. — И знать не желаю про «заведите себе своих детей». Меня столько раз этим ранили, что я перестала чувствовать боль.
— Вообще-то я думала про кошку. — смутилась Мия. — И еще, мне кажется, что нельзя быть такой правдивой.
— Почему? Я считаю, что правда должна быть полной.
— Нет. — подумав, сказала Мия. — Такая правда скорее неправда чем правда.
— Зина! Можно тебя.
Тюменцева увидела мужа. Розовая Мыльница спускался к ним по пологому длинному склону.
— Я на минуточку. — сказала она Мие. — Прошу не отвлекаться на всякие глупости.
Тюменцева пошла на встречу мужу. На ее начищенных ваксой сапогах появился влажный коричневый окоем глины.
— В чем дело, Гошан?
Тюменцев был взволнован.
— Зина, я только что видел Бекетова.
— Поразительно. И что же Бекетов?
— Он чинит ККС, Зина. Он не бросил свою затею бурить авачиты. Ты должна поговорить с ним.
— Не вижу смысла и прекрати чудоюдствовать. Посмотри на кого ты похож. Что о тебе подумает, ребенок?
— Ты не выносима, Зина. Пожалуйста, поговори с ним. Куэро прав. Это очень опасно. Я чувствую.
— Опять твои бредовые фантазии.
— Неправда. Я видел собственными глазами. Она была горячей и пульсировала. Я чуть с ума не сошел.
— Это Ровняшкина может. Если с ума не сведет, то задавит точно.
— Не понял… — осекся Тюиенцев.
— А ты полагал я не узнаю, куда ты бегаешь по вечерам?
— Это ложь. Наглая и все такое. — возмутился Тюменцев. — А Ровняшкина подлая интриганка.
— Да не тушуйся ты Тюменцев. — ткнула она мужа в бок. — Не последняя ведь. Об одном жалею, что давным-давно убедила себя, что люблю одного человека.
И тогда она услышала от своего мужа то, что никогда не ожидала услышать от Розовой Мыльницы. Тюменцев выпрямился. Его взгляд стал неожиданно жестким.
— Да. Да. Да. Черт меня подери! Я был там с Ровняшкиной. Что? Не был! Был! Не был!
Какое-то время Тюменцев уговаривал сам себя, а потом пустился во все тяжкие.
— Был! Был! Так вот. Был! Потому что давным-давно убедил себя что полюбил женщину а не полевой шпат.
Тюменцева била дрожь. Руки ходили ходуном и он все время повторял.
— Был! Был! Был! Так вот.
Тюменцева схватила его за руки, хорошенько встряхнула и Тюменцев обмяк. Лицо посерело, а глаза стали привычными. Нашкодившими.
— Что жто? Что это было?
— Ты расчехлился Тюменцев. — сказала жена.
— А? Нет. Нет. Это все наговоры а Ровняшкина дура.
— Не надо. Всего секунду назад я тебя любила по настоящему. Повремени. Дай насладится тем, чего не может быть.
— Зина. Я тебе ответственно заявляю…
В это время Мия закричала.
— Нашла! Нашла! Тетенька геолог.
— Иди, Тюменцев. — толкнула старший геолог мужа. — Не могу сказать, что вечер у тебя будет добрый.
— Значит так… Ну хорошо… — пробормотал в спину удалявшейся жене Тюменцев. Он достал из кармана Б-140, крохотную деталь и швырнул ее, что есть силы, а потом пошел прочь.
— Нашла! — Мия бежала навстречу Тюменцевой. В руке она держала светло-зеленый тусклый кристалл.
— Поздравляю вас, коллега. Вы нашли довольно крупный дементоид.
— Это алмаз?
— Как вам сказать. Это такой алмаз, который не алмаз.
— Вы плачете? — спросила Мия.
— Нет что ты. — смахнула Тюменцева слезинку.
С одной стороны Мия была довольна. Она доказала, что не всякая правда полезна, а с другой стороны все это было так печально и мерзко. Тюменцева точно не заслужила такого мужа. Особенно его душу. Лилипутскую, черную и скользкую.
ГЛАВА 10
УЗНИК 12-Й КВАРТИРЫ
За два дня заключения в панельных с большой примесью махинаторского песка стенах родимой двушки Шершавкин заметно присмирел. Сестре и племяннице не перечил, а благодаря некоторым физическим достоинствам: узким зефирным рукам пользовался некоторыми поблажками. Шершавкин ловко, как настоящий патриций, словно он только вчера выпустился из Высшей Школы Экономики с красным дипломом, просунул свою руку в круглое горлышко трехлитровой банки, взболтал нежно-зеленую муть с зонтиками укропа и выскользнул назад с упругим пурырчатым огурцом. За это сестра его Лиза возблагодарила сполна. Она разрешила подтащить бабушкину кровать, к которой был прикован Шершавкин, к окну. Теперь Шершавкин мог беспрепятственно наблюдать как сладко-сладко, с глубокими затяжками, курит свой Беломор, смахивая серые хлопья в обрезанную бутылку от пепси сосед дядя Коля Недобрый. Но счастье длилось недолго. Заметив, что Шершавкин использует черепашью штору, чтобы вытирать слюни обильно скопившиеся в уголках губ. Племянница мелкая, капризная, избалованая, визгливая… Шершавкин поискал еще какое-нибудь страшное слово… либеральная тварюшка. Так вот она тут же заорала своим мелким, капризным, избалованным, визгливым, либеральным, мммм, пиндосовским оралом.
— Мама! Мама! Он шторой слюни вытирает.
От окна и дяди Коли Недоброго Шершавкина отлучили незамедлительно. Ко всему прочему, благодаря научно-техническому прогрессу, на него всласть смог наорать Барселонов. Через 300 километров, по кривой невидимой линии, связавшей воедино подводную лодку, спутник сверхсекретной космической связи, квартиру бабушки Шершавкина в Медвежьем Бору и дополнительно ко всей прочей параферналии ухо сестры Лизы с сережкой-гвоздиком, до Шершавкина донеслось.
— Ты этот угол с собой привези — кричал Барселонов.
— Какой угол! — не понял Шершавкин.
— О который ты долбанулся у себя в Медвежьем Бору. Посмотреть хоть на него, такой борзый…
— Виктор Степанович. Дорогой…
— Э-э-э… Заканчивай… Ты мне что открытку пишешь.
— Они меня не выпустят. — жалобно говорил Шершавкин. — А у нас через две недели выборы.
— Каккие такие выборы. — горячо зашептала сестра Лиза. — Поваром пойдешь в нашу столовую. Тетя Зина на пенсию идет, а тебе все лынды бить.
— Что? Что? Шершавкин. Ты с кем там? — кричал Барселонов. Сестра Лиза забрала трубку.
— Мне нужен Засентябрилло и наши деньги.