Навсегда — улыбнулся своим мыслям Бекетов. — Навсегда, никогда, всегда, джигурда — самые бестолковые слова на свете. Как это объяснить. Соединить вместе. Ольхон. Схватка Егора. Танцующий камень. Дед. Мия. Крест Егора. Вечная его обреченность. Будтобыда и Айлек. Будтобыда… Оболочка почти исчезла. Куэро, Кутх схватил все сразу. Мия незнала, Егор незнал. Разве мог он себе представить, что Мия его Мия должна жить с этим грубым вонючим животным. Она капризная, упрямая, но не Айлек. Не может быть Айлеком. Огни за окном погасли. Егор встал. Накинул свою салатовую с капюшоном куртку. Одел петушок с эмблемой московской олимпиады. Забросил за спину вещевой мешок. Все. А больше ничего у Бекетова и не было. Если на улице было зябко, Егор этого не заметил. Прошел себе, поплевывая, мимо этого факта. Буханка стояла за столовой. Дверцу Бекетов вскрыл Мужиком. Куда без него. Забрался на сиденье. Прогрел старорежимный брежневский мотор. Тот пошел хорошо. Не застоялся. Буханка плавно вырулила из-за столовой. Ехать нужно было вдоль русла Летучей почти до Уйчумского тракта. Айлек ушел далеко. Но Егор знал где он. А потому что в каком то смысле он и был Айлеком.
И кому это надо? — в который раз спросил себя Егор. — То что свалилось на него 15 лет назад. Сначала он осваивался. Расталкивал. Разнашивал свою новую сущность. Потом гордился своей необыкновенностью, потом страдал. Но после того как решение принято его не терзали эти мармеладные мысли. Что будет с Мией и все такое. Он делает правое дело. Пусть об этом никто не знает. Познер интервью не возьмет и чипсы Лэйс за миллион он есть не будет. У него своя дорога. Пусть без фонарей и не четырехполосная, а такая как эта камчатская. По целине, а не по карте проложенная. Все… Егор нажал тормоз.
— Выходите. — сказал он. — Старший геолог перестаньте. Мы не в детском саду.
Рулон брезента в салоне буханки зашевелился. Тюменцева сохраняла свой независимый гранитный вид.
— Егор Юрьевич. Мы едем с вами.
— Мы?
С другой стороны рулона, там где должны быть ноги Тюменцевой, выбралась лохматая голова Засентябрилло. Двухголовый брезент поразил Егора меньше чем явление Вечного Почечуйки.
— Засентябрилло.
— Я товарищ Бекетов.
— Как ты здесь оказался?
— Я тут подумал. Вы только не обижайтесь. Не мог меня пропан к метеовышке пришпилить. Со всем уважением. Не тот выхлоп.
— Понятно. Один испугался остаться. — кажется Егор точно угадал Почечуйку.
— Егор Юрьевич. Вы должны нам сказать.
— Что сказать?
Тюменцева перебралась на пассажирское сиденье. Расправила острым углом концы газовой косынки.
— Кто вы на самом деле, товарищ Бекетов?
ГЛАВА 16
УЙЧУМСКАЯ БИТВА 29 МАЯ 1995 ГОДА
Великие битвы пишут великие историки. Полтавская битва, сражение у Лепанто, побоище у Пьяного Угла города Гродно 13 сентября 1998 года. Все они оставили свой след на страницах научных монографий, школьных учебников, милицейских протоколов и лицах гробовщика Степанова и металурга Игнатьевой с «а мне всегда 23» годом рождения. Уйчумская битва неразжилась своим персональным историографом. Была блеклая заметка в рубрике «К ответу» в районной газете «Наше Бремя». Ее состряпал на коленке своей сожительницы Мураевой корреспондент Барбатов. Материалом для ваятеля стали двусмысленные охи-ахи начальника геологоразведки Понедельника, сбивчивые «рыбацкие» рассказы пешехода Тойотова и недоваренная июльская луна. Одна на всех: поэтов, влюбленных, собак и шаловливого литсотрудника Шибайло. С одной стороны на луну смотрел Барбатов и цокал пальцем по клавишам электоромеханической «Ятрани» «… общее бескультурье и шабаш легких денег… на аборт где???». Последнее Барбатов вычеркнул. С другой стороны на ту же сырую Луну смотрел один американский паренек. И возраста он был как Барбатов и почесывал по утрам то же самое место. Но закончив осмотр собачьего караоке, он вернулся к столуи написал: «Первое правило Бойцовского Клуба…» Такой вот он. Интегральный шмурдяк, малята! Но Уйчумская битва… Уйчумская битва… Она осталась в пожилом дыхании камчатской земли. В музыке горных стеклянных ручьев. В мифах и легендах абаканских бобров и великой незлобливой песне горбатой сосны, зацепившийся голыми корнями за черную ущербную скалу. Там бы ей и оставаться. Такой как есть. Не тронутой сальными холодными пальцами интерпретаций и экспертных мнений. Но… Да к лешему этих абаканских бобров! У нас есть Кун. И Уйчумская битва тоже должна быть. Не для нас. Что нам? Мы в постмодерне булькаем. Для одной девушки в Магадане. У нее солнечные волосы и расплывчатые неопределенного цвета глаза.
Карась опустил бинокль. Барселонов дал ему руку. Карась взобрался на темную гладкую броню БТР. Закурили. До белого мелведя, этой фантастической нелепости на фоне серенького ситцевого пейзажа оставалось около километра. Земля не дрожала, но в животе Карася начало густеть и холодеть. То самое… Которое… Как сказать… Такое… Карась выбросил окурок. Пора начинать вибрировать, а Барс сидит молча и плюется. Будто черта увидел или светлое будущее демократической России. Пришлось ему начинать, если других желающих не находилось..
— Че это вообще такое?
— Чернобыль. — уверенно сказал Барселонов.
— Какой Чернобыль?
— Вот такой. — сразил аргументом Барселонов.
— Эхехе. — проговорил чуть слышно Карась. — А ведь вот так Горбача видел. И выкидуха с собой была.
— Это здесь ни при чем. — Барселонов ткнул руки в карманы. Выгнул спину дугой. Поглаживал воротник бритым подбородком.
— И морда одна на всех кирпичом. — Карась сделал слоновьи ушки. Лег на спину. Прогулялся глазами по небу. Подошел Банджо, а вместе с ним незримая, но с острыми толкательными коленками, Люська Свет ее Рейнгардт.
— Чего делать будем, Степаныч. А? Пацаны волнуются.
— Карась? — Барселонов повернулся назад. — Объедем или по встречке?