ГЛАВА 18
МЫ ШЕРШАВКИНЫ
Болек Бембек перестал отзываться день, два… год назад. Век. Совсем Шершавкин потерялся во времени, но не в пространстве. Пространство у него теперь: бабушкина кровать и стенка «Кукуритаце». Шершавкин точно знал теперь каково это оказаться живым в сырой могиле. Это… Это — поискал Шершавкин — Что-то похожее на Геленджик в июле месяце. Тесно, скучно, лежанка тонкая и пойти некуда. Везде одна сплошная кровать. Море шумит сварливым прибоем. В Геленджике и здесь. Только здесь не прибой, а техника. Краны, экскаваторы. Но все равно бестолково как геленджикский прибой. Шуми не шуми, а вареная кукуруза из эмалированных кастрюль как продавалась по цене поддержаных Жигулей так и продается в этом армянском раю. Желтый с зеленой попкой початок прыгнул на нос Шершавкину. А как пах! Как пах! Какой пах. — смутился Шершавкин. К выдуманному початку он добавил выдуманную крупную морскую соль и плетеную с солнечной медалькой бутыль домашнего розового вина… Наелся и напился так что маленькая Лиза удивилась.
— Дядя. Дядя. — тормошила она Шершавкина. А тот ел и ел, пил и пил. И кукуруза была бесконечна и бутыль без дна.
— Дядя!
— А? — очнулся наконец Шершавкин.
— Ты что пьяный?
— С чего бы это?
— Вадим когда пьяный тоже как корова мычит и глаза треугольные делает.
— Раз Вадим. Тогда и я конечно. — согласился Шершавкин.
— Нет. — подумала Лиза. — Ты не Вадим. Мама говорит, что все мужики козлы. А я думаю все не так однозначно. Все разнообразней. Есть еще и ослы.
— А я тогда кто?
— А ты отдельно. Ты козосел. Подвинься. Пить хочется.
Шершавкин вытянул левую руку. Девочка легла на нее грудью. Шершавкин приподнял руку, так чтобы Лизе было удобней. Еды у них не было, а вода была. Может по этому и не замолчали они, как Болек. На прутьях кроватной решетки собирался конденсат, но долго он не задерживался. Лиза и Шершавкин слизывали его досуха.
— Бабушка, милая. — сказал Шершавкин, когда Лиза отползла от решетки и освободила его руку. — Даже там нас не забывает. Чтобы мы без этой кровати-кормилицы делали. Шершавкин приложил нос к наручникам на правом запястье и почесался. Ему удалось снять наручники с ножки.
— Там это где? — спросила Лиза.
— Там где нас нет. Надеюсь и не будет.
— Это в Охе что ли?
Недоеденный кукурузный початок опять исчез. Шершавкин провернул несколько раз кривую ручку мыслительного стартера. Мозг тарахтел, но не заводился. Шершавкина хватило спросить.
— Ты о чем жто?
— О том. — буркнула племянница. — О том что ты козосел. Вот о чем. Слышишь?
— Не слышу. — честно прищнался Шершавкин.
Отдаленный шум дейатвительно затих. Наступало их время. Единственное, чем они могли помочь себе в этом положении. Это как следует проораться. Может услышить кто… Пробьются из голоса, вытекут наружу крохотными лужицами. Может кто-нибудь увидит или дай бог вступит. Тогда наверняка выйдет толк. Шершавкину и Лизе, казалось, что кричали они громко. Каждый раз как в последний. Но слабые их голоса не рвались вверх ракетами, а медленно и со страхом и одышкой как армейские духи на полосе препятствий, прыгали по обломкам, карабкались по мертвым телам и замолкали, обессилено падали вниз. Туда где их совсем не ждали Шершавкин и его племянница… А в это время на поверхности знатно штормило. Москва прислала поискового ризеншнауцера, молодого министра и выступление президента по телевизору. Не сольное как с оркестром в Берлине. Не тот масштаб. Свои же люди. Это была, как на Новый Год и вообще обо всем, привычная пауза. Иногда ее прерывали: ЭЭЭ, УУУ,Панимашь. дарагимарасияни. Сейчас и вспомнить страшно. А ведь мало того что вляпались так и жили в жтом. Не дай бог. Ни нам, ни детям, ни внукам. Может правнукам? А туда им и дорога, если забудут. Как мы в свое время.
В отличии от предидента ризеншнауцер и министр работали не только с документами. И не в Горках… А там где надо. С людьми. Живыми и Мертвыми. Техника и спасатели со всего российского восточного контура. Делали минуты тишины. Слушали. Вслушивались. Ризеншнауцер вышел из строя. Стер подушечки лап. Истончил рабочий инструмент. Но кость свою законную отработал. Пробился его славный мокрый нос сквозь подушку мертвых, нежилых и подслащенных запахов. Разобрал слабое дуновение. Залаял. Заскреб лапами. Все кто был побежали по каменным волнам.
— Тихо! Тихо! — кричал молодой министр. — Кругом станьте. Отойди тетка. — толкнул он в грудь старшую Лизу.
— Сейчас я тебе отойду. — выговорила Лиза, но назад отступила, оттолкнув, стоящую за спиной, сухую старушку в черном траурном платке. Министр, не обращая внимания на то, что завуч уже взял его на карандаш, советовался с мужиками в погонах, касках и без них.
— Нет, товарищ министр Сергей — парень с распиратором на шее запнулся о непривычное сложное отчество. Проехал мимо.
— Стрела сюда не дотянет. Вот если прямо сюда подогнать.
Министр посмотрел на краны. Они стояли далеко. Он замотал головой.
— Нет… По людям не пойдем.
— Тогда болгаркой. — встрял пожарник из Охи. — У нас Касатонов есть.
— Касатонов? — переспросил министр. — Зови Касатонова.
И явился Касатонов. Мужик как с плаката «Рэмбо. Первая Кровь». На заднем плане за рельефным со шрамом плечом Слая, пузатый полицейский с раззявленным ртом. Одно лицо. А судьбы разные. Взошел Касатонов на перевернутый шкаф. В правом рукаве диск болгарки крутится. Все расступились перед ним и министр расступился. В сторонку. Как бы покурить. Но мы то знаем… Касатонов квадрат выпилил. Засунул болгарку поглубже. С искрами по арматуре прошелся. Отложил болгарку в сторону. Крякнул и засунул руку почти по плечо. Зашарил. Щекой к руинам приложился.
— Кажись есть. — сказал с натугой.
Круг вокруг Касатонова сломался. Превратился в живое со всхлипами, стоном и причитаниями пятно. Министр упал на колени рядом с Касатоновым.
— Что там?
— А посмотрим… — Касатонов вытащил руку из дыры.
Толпа охнула. Министр сплюнул.
Касатонов отбросил в сторону деревянную рыжую хлебницу и опять запустил руку в квадратную выпиленную дыру. Теперь был совсем осторожен. От помощи отказывался. Деликатничал.
— Неправильно идет — шептал Касатонов. — Ножками вперед.
— Ты это Касатонов. Осторожней — торопливо говорил министр.
— Не бойся паренек министр. У меня трое, а второго сам принимал. Покуда в сознании был. Оп.
Касатонов вытащил руку по локоть.
— Товарищ министр.
— Что?
— Прошу немного. Кортежа с мигалками не надо.
— А одеялко?
— А одеялко постелите.
Пока несли носилки. Касатонов вытащил из дыры изорванного всего в синяках мальчика. Касатонов бережно уложил его. Мальчик был жив но без сознания.
— Кто его знает? — закричал министр.
— Я. Я. Я знаю — Лиза склонилась над носилками. — Это Гуськов. Из 5 Б.
— Силен мужик. — сказал Касатонов. — 3 дня под завалами. Почти без вариантов.
— Ты что говоришь такое. — вспыхнула Лиза и начала наступать на Касатонова.
— Ты слышишь. Ты лучше заткнись. Заткнись я тебе говорю.
Лиза сжала кулаки и круто развернулась. За ней всхлипывая и тихонько причитая побежала старушка в черном платке.
— И ты заткнись, слышишь. — остановилась Лиза. — Заткнись.
Потом обняла и начала нервно гладить черный платок, худую с дрожащими лопатками спину.
— Я виновата. Я. — плакала старушка.
— Прекрати. Ни в чем ты ни виновата.
— Нельзя было так делать, Лиза. Видишь как нас бог наказал.
— Все. Все. Бабушка успокаиваемся. Мы же Шершавкины. От нас так просто не избавиться.
ГЛАВА 19
БЕКЕТОВ ОБЪЯСНЯЕТ
— Предлагаю последний раз. — сказал Бекетов. — То что вы увидите дальше. Это навсегда изменит вашу жизнь.