Бекетов видел профиль Тюменцевой. Страший геолог сидела на пассажирском сидении. Руки сплетены под грудью.
— Вы понимаете… — продолжил Бекетов. — Или не понимаете. Засентябрилло?
Засентябрилло стоял, пригнувшись между сиденьями, положив локти на спинки кресел. Нестриженные волосы тряслись и лицо у Засентябрилло было отудловатотворенным.
— Засентябрилло. Вы то понимаете о чем я вам говорю?
— Круто, товарищ Бекетов. Кому сказать не поверят.
— Т-а-ак. — Бекетов скрутил баранку в проволочном змеином чехле влево. Темно-зеленая буханка взмахнула широкими крыльями и опустилась на землю, недалеко от темной кровяной полосы. Все это время они летели вдоль нее.
— Выходите. — потребовал Бекетов.
— Мы никуда не пойдем. — твердо отрезала старший геолог.
Сильно ударив по баранке, Бекетов полез за сигаретами.
— Не забудьте форточку. — напомнила Тюменцева.
Бекетов зло закрутил ручку стеклоподъемника. Продышался. От Беломора Барклая остались сиротские три папиросы. Две. Две папиросы. Бекетов выбросил окурок.
— Чего сидим? — решил с такой стороны зайти. Шутейной. Не пробиваемой. Засентябрилло как тряс головой так и трясет.
— Круто. Круто. Буханколет.
А Тюменцева и вовсе развела в стороны руки.
— Не знаю чего сидим, Егор Юрьевич. Полетели дальше.
— Да что ж вы такие дубовые то а? Каждый раз одно и тоже. Полетели дальше, товар щ Бекетов. Да ты гонишь, Оноданга. Ва-аще крутяк! — передразнивал Бекетов на разные голоса.
— Крутяк. — соглашался радостный Засентябрилло. — А кто такой Оноданга?
— Я. — буркнул Бекетов.
— Значит мы не первые. — подтвердила Тюменцева свои мысли.
— Не так, старший геолог. Всегда первые… И последние всегда. Значит остаетесь? — снова спросил Егор.
— Причина если не секрет?
Тюменцева сидела также ровно и смотрела также прямо. Мимо Бекетова.
— Мне 40 лет и 40 причин… Да надоело все.
Егор кивнул головой.
— Аргумент. Засентябрилло? Вам то это зачем?
Засентябрилло сразил Бекетова наповал.
— Зачем то ведь это надо.
Бекетов ждал продолжения сам.
— Ну? Это все?
— Все. А что еще? — искренно удивился Засентябрилло.
— Что же? — Бекетов скрипнул пружинами кресла. — Так. Значит так. Тогда коротко. Прогнать я вас не могу. Что-нибудь этакое сделать тоже. Нет у меня таких полномочий. Последний раз прошу. Уходите.
Бекетов выставил локоть в окно. Послушал как говорит расцветающая своей короткой юностью Камчатка. Птичьи многохарактерные голоса, оттенял шелест перегоревшей травы, в нем путалось гудение немногочисленных приполярных насекомых. Благость наисладчайшая. И все же чего то не хватает. Завершения нет. Коды верной. Бекетов обернулся.
— Что решили?
— Понятно.
— Хорошо. — сказала Тюменцева. — Вам понятно и мне хотелось бы того же. Кто вы на самом деле и что здесь происходит?
— Это само собой. — отмахнулся Егор, но попытки свои не оставил. — Вы понимаете, что если вы останетесь живых. Вы не останетесь в живых.
— Это как? — спросил Засентябрилло.
— Вот так. Старушка вам не позволит.
— Какая старушка?
— Да вот та самая. По которой мы с вами ходим.
— О чем вы говооите?
— О Земле. О нашем с вами так сказать доме. Первое, что вы должны знать. Она живая. Так что когда будете копать что-нибудь в следуюший раз Засентябрилло. Представьте кто-нибудь выкапывает вашу печень.
— Это плохо. — ответил, подумав Засентябрилло.
— Еще бы. Второе. Сказка ложь да в ней намек. Добрым молодцам урок. Это пожалуй объяснить не надо.
— Да нет, уж попытайтесь, товарищ Бекетов. — сказала Тюменцева.
Бекетов открыл дверцу машины.
— Идемте.
Тюменцева и Засентябрилло вышли вслед за ним. Егор остановился возле алюминиевого цвета крыла выросшего между колесами буханки. Он обнял округлый край пальцами. Крыло начало съеживаться под восклицательные междометия Засентябрилло. Через мгновение в руке Бекетова остался широкий рыбацкий нож с ручкой, замотанной синей изолентой.
— Понятно? — спросил он.
— Нет. — искренно ответила Тюменцева.
— Это Мужик.
— Почему Мужик? — спросил Засентябрилло.
— Я его так назвал. — Бекетов сунул Мужика в ножны. — Умеет и может все, что я могу себе представить.
— Секретная лаборатория КГБ? — предложила Тюменцева. — Американские технологии.
— Пусть ваши ученые спотыкач нормальный изобретут. Куда им до этого.
Бекетов подбросил Мужика вверх. Нож разлетелся праздничным салютом и через секунду вновь оказался в руке Бекетова.
— Как то так. — Егор победно оглядел присутствующих. — Ясно?
И Тюменцева и Засентябрилло ответили в унисон.
— Нет. Не ясно, но круто.
Егор вздохнул. Подкинул Мужика вверх и оперся спиной на вновь отрощенное крыло буханки.
— Объясняю. Как сам это понял. Так что не обессудьте. Первое…
— Уже третье. — поправила Тюменцева.
— Третье как первое.
— Мы не в институтской столовой — не уступала Тюменцева.
— Не мешайте, старший геолог. По факту получается вот что. Имеем третью планету от Солнца и жизнь на ней. Какая никакая. Теперь я как человек с дипломом, увидев нашего мишку переростка, что должен сделать?
— Бежать? — спросил Засентябрилло. И на немой вопрос Тюменцевой добавил. — Я кулинарный техникум не закончил.
Бекетов продолжал.
— Я должен куда то его вставить. Проанализировать происходящее. И вот я выдвигаю гипотезу.
— Давайте. Говорите уже. — не вытерпела Тюменцева.
— Скажем так. Узок Дарвин узок. Я бы расширил. Там у него в самом начале неправильная посылка. Жизнь зародилась на земле.
— Что здесь не верно? — вырвалось у Тюменцевой. Засентябрилло не обращал внимания на слова Бекетова. Он трогал волшебное крыло и не переставал удивляться.
— А то что ничего не зарождалось. Земля и есть Жизнь.
— А Дарвин?
— А старик учел не всех галапагосских черепах. Если есть где то рыба-пила, почему не быть Айлеку. Их отличает друг от друга то, что о пиле мы знаем, а об Айлеке нет. Это доказывает мою вторую посылку. Вместо теории эволюции мы имеем перед собой теорию деградации.
— Поподробней. — попросила Тюменцева.
— Я предполагаю. Строю догадки. Я не сам все понимаю. Хотя 15 лет в теме. В начале времен была гармония и Земля не существовала в двух плоскостях. Так сказать души и рацио. И все ее беспокойное потомство от тиранозавра до Поликарпа Кирилловича Гумно из Краснокутской потребкооперации имеет ту же внутреннюю схему. Вначале было великое равновесие, пока, как я теперь понимаю, одна не очень дальновидная обезьяна взяла в руку палку и при помощи мозга сделала из нее копалку, стиралку, чесалку и бабопобивалку. Именно в этот момент наша душевная связь с мамой стала становиться все тоньше и тоньше. Так что весь этот фольклор: мать сыра земля, единороги, хоббиты.
— Это атавизм. Далекое эхо. — догадалась Тюменцева.
Бекетов согласно кивнул головой.
— Да. Кругляш в морозном окне. Через него мы можем подглядывать каково оно было в нашем Золотом Веке. Так я для себя это объясняю. — закончил Бекетов.
— А вы? Кто же вы?
— И я атавизм. — Бекетов подмигнул Тюменцевой. — Он опустился на колени и похлопал ладонью невзрачный заросший, как Засентябрилло, кучковатый бугорок. — И за какие такие грехи ты меня только выбрала, голубушка. — он посмотрел на Тюменцеву. — Чувствую я ее, заразу. Что скажете, старший геолог? В какую кунсткамеру определите?
Тюменцева помолчала, а потом сказала.
— Такой еще не придумали.
— А вы Засентябрилло. Вам все понятно? — спросил Бекетов.
Засентябрилло оторвался от поглаживания волшебного крыла.
— До краешка, товарищ Бекетов. Все как всегда. Из-за баб. Извините, старший геолог.
— Если следовать вашей логике то мы… Все остальные. Деграданты?
Бекетов встал. Поднял руки и потянулся до скорлупного хруста в позвонках.
— После 20 века лично у меня никаких сомнений в этом нет. Как и в том что вы и Засентябрилло в этом лично не замешаны… Потом поймете, старший геолог. — ответил Бекетов на недоуменный взгляд Тюменцевой. Вмешался Засентябрилло.
— Товарищ Бекетов. А если эммигрировать по турпутевке из бла-бла-бландии. С медведягой что? С Айлеком?
Вечный Почечуйка начинал по хорошему удивлять Бекетова.