ГЛАВА 4
ШЕРШАВЫЕ ДРИМЫ
Пилот Уклонов — грузный человек с вислым носом и железными (как советская иясорубка и программа Время в 21:00) зубами должен был доставить в Тайшин 500 неспокойных пассажиров — желтых короткоклювых цыплят. Их вырастили в Оклахоме, документами снабдили в Сингарпуре, а на Камчатку ввезли из Словакии как партию широкоузких подшипников для сталелитейного комбината в городе Кондрово Калужской области. В Тайшине Барселонов замыслил птицефабрику и прямая честная поставка через таможню и льготы общества слепых обезденежили бы все предприятие в самом начале. Цыплята в квадратных рештчатых ящиках второй день пиликали а тонких нервических струнах Глущенко Екатерины, приставленной Барселоновым к пернатым космополитам. С мешком комбикорма, в туфлях а шпильке, газовом платке и длинном пальто (Екатерина трудилась в секретариате рыбзавода), ходила вокруг поставленных друг на друга ящиках, кормя прожорливых министервятников и свое воображение. Как она ловко оазвернется на 75 долларов. Их посулил ей Барселонов, за сопровождение ценного груза. Цыплятам было все равно. Они только что кругосветку впилили не хуже Крузнштерна. За это его сделали памятником, а цыплята могли рассчитывать в лучшем случае на вертел в арабской шаурме с дагестанским акцентом. Но не на это пеняла Глущенко Екатерина Шершавкину, когда тот объявил, что он забирает не только пилота Уклонова но и ЯК.
— Як ЯК? — выговаривала Глущенко Екатерина. — Виктор Степанович… Цыплята..
— А вы на Птеродактиле… Сели и вышли в Тайшине. — всякую гадость Шершавкин комренсировал честным искренним лицом.
— Как сели? Как вышли? — Глущенко Екатерина выдирала шпильки из футбольного поля, пытаясь нагнать Шершавкина и Уклонова. Те шли к Яку.
— Коля. Коля. — Глущенко Екатерина обратилась к Уклонову.
— А что я могу, Катя. — ответил Уклонов. — Я лошадь. Кто сел тот и съел. Как то так…
— Екатерина Пална вам налево. — Шершавкин указал а облупленный По-2. Он выполнял функцию рейсового автобуса между Портом Крашенниникова и Тайшином.
— Серегин. — крикнул Шершавкин. — Прибери пассажиров.
Серегин — высокий нестриженный мужик в короткой летной куртке, заматывал скотчем деревянную стойку, разделявшую верхнее и нижнее крылья биплана.
— Ой — тихо ойкнула Глущенко Екатерина, прикрывая рот газовым платком.
— Что хотите? Я на этом не полечу. Он на скотче?
— Не на честном слове же? — обаяшка Шершавкин скользнул по Глущенко Екатерине святой своей простотой. — Возьмешь Серегин.
— Билеты есть? — откликнулся Серегин. Без билетов не возьму. Я на Россию работаю.
Шершавкин вздохнул. Были иногда и для него непреодолимые препятствия.
— Вот. Екатерина Пална. — обернулся Шершавкин и Глущенко Екатерине. — Это вам на билеты. Серегин, корешки проверю!
— Себя проверяй. — огрызнулся Серегин. — А меня Уголовный Кодекс проверял. Не чета тебе, парняга.
— Вот и славненько. — сказал Шершавкин. — Ну, ну, Екатерина Пална.
— Я боюсь. — всхлипнула Глущенко Екатерина.
— И я боюсь. Не боится Екатерина Пална только Серегин и звездное небо под ним.
Шершавкин и Уклонов пошли к красавцу Яку, а к Глущенко Екатерине подошел Серегин.
— Пойдем Катя. Я тебе помогу. Будете у меня как шпроты в банке. В смысле без волнений.
Серегин таскал веселые говорливые ящики, когда к нему подошли Бекетов и Мия.
— Вы на Пенжин? — спросил Егор.
— На Тайшин… В Пенжин мне не зачем. — буркнул Серегин.
— Я новый начальник экспедиции. Вот направление.
Серегин ознакомился с направлением Понедельника.
— Что ж раз так. — согласился Серегин. — Закину вас на Пенжин. Раз так. Только не одни полетите. В компании.
— Помочь? — спросил Егор.
— Помоги. Дочка?
— Дочка. — вместо Егора ответила Мия.
— И ты хватай. — распорядился Серегин. — Они балаболистые но легкие.
— Я два возьму.
— Хоть три.
По футбольному полю бродил низкий, прибитый к земле, усталый ветер. Шершавкин закрывался от него капюшоном. По спутниковому телефону он разговаривал с Барселоновым. Эта машинка появилась у него пару месяцев назад. Несколько штук прислал Слон с материка. Нужный человек. Нужный. Как такого ге уважить.
— Что? Виктор Степанович… Трусы нашли? Какие?… Наверное купаться захотела… Шучу, шучу… Так я 28 к вечеру буду. Я позвоню из Медвежьего Бора. Кирилу Алексагдровичу привет.
Шершавкин вздохнул, положил трубку в отделение раскрытого ящика туда же вставил маленькую спутниковую антенну. Соединил две открытые половинки, аолучился пластиковый синий чемоданчик. Весил всего ничего. Нужный человек Слон. Нужный. Шершавкин летел на Яке. Самолет принадлежал Геологоразведке, но у Понедельника не было топлива и запчастей. Пилота Уклонова оплачивал рыбзавод Барселонова. Поэтому эти странные люди: молчаливый здоровый мужик и его дочка со школьным ранцем летели на Птеродактиле. Это почемуто сильно обрадовало Шершавкина. Он влез в Як и сидел напротив Уклонова. Пилот щелкал приборами, а Шершавкин как частый пассажир, уверенно полез под кресло и вытащил оттуда сложеный вчетверо розовый плед. Он укутал им ноги, откинулся назад, натянул капюшон пониже закрываясь от света, бьющего в передние стекла. Вдруг Шершавкин повернулся. Совсем неосознанно, будто какая-то сила потянула. В иллюминаторе Птеродактиля увидел дочку этого здорового мужика. Бекетов, кажется. Новый начальнтик Пенжинской экспедиции. Еще утром Шершавкин все прояснил у Понедельника. Это его город Порт Крашенинников. Мало кто еще знает, что это его город. Но, как говорится, дело за делом. Это Шершавкин понимал крепенько. Девочка в иллюминаторе показывала Шершавкину козу или победу. Думай, что хочешь. Шершавкин помахал в ответ рукой. Думать не зотелось. Спать хотелось. Желудок Шершавкина округлился в тяжелый чугунный шар и покатился вниз, спрямляя пищевод. Шершавкин сделал несколько сухих гдотков. Самолет набирал высоту. Он чиркнул кружок вокруг аэродрома и лег на курс. Шершавкин одобрительно похлопал по плечу Уклонова и повторил безнадежную попытку вытянуть ноги. Сны у Шершавкина всегда выходили нездешними, не про жизнь. То есть не про его жизнь, а вообще… Глобально и трансцендентно. Такая куролесина стоеросовая, что и проснутся поскорей бы из-за непонятной жути. Но нет никакой возможности и желания. Затягивает. Интересно добраться до того чем все дело в конце концов закончится. Сегодня Шершавкин и заснуть толком не успел, как началось… Москва. Перрон Казанского вокзала. Шершавкин был в столице пару раз во время школьных каникул. Он так рассказывал… Выходит Шершавкин на перрон в черном костюме и леопардовой шкурой на плечах. На голове каракулевый пирожок как у Горбачева и завскладом из операции Ы. Га груди 33 звезды Героя Советского Союза (по количеству прожитых лет). У Шершавкина ленинская бородка, сталинские усы и черная могучая шерсть на груди, как у актера Еременко в «Пиратах 20 века». Шерсть настолько бескомпромисна и мужествена, что пробила белую рубашку и растет себе на воле, подняв вверхьгалстук чуть ли не паралельно земле. На пероне, покрытым сусальным золотом, встречает Шершавкина все высшее общество. КГБ прикатило причем вместе с Лубянкой. Натурально вместе со своим мечтательным зданием. В окно вывесились, в парадном стоят. Все в серых костюмах, все серьезные, все толстолобики. Слева космическая станция «Мир» баражирует с нашенско-ненашенским экипажем. Приветствует Шершавкина самодельным плакатом: «All we need is CherChavkin». Частушки поют, на баянах из тюбиков жгут. Идет Шершавкин по перону, а перед ним Ельцин и Клинтон красную дорожку раскатывают. Ликование кругом всеобщее. С неба плитки шоколада «Аленка» падают. Иногда кому-то в голову. Тогда поднимают бездыханное тело и санитары в костюмах австралийского металлического коллектива «ACDC» и оттаскивают в сторону. Раскладывают в живописном порядке на пероне. Создают натуру для художника Никаса Софронова. Тот малюет энергично и хватко. Полнит деталями картину: «Шершавкин и падшая Аленка». Но что это? Замерло безудержное веселье. Грациозно изогнул брежневскую бровь Шершавкин. Нахмурился и словно тень легла на светлый июльский день. На пероне хамит бездомный пес. Вертит куда хочет лохматым, похожим на саперную лопатку, хвостом. Резвится незапротоколированная душа. За псом с кривой зворостиной бегал коротенький пухлячок в ондатровой шапке и махеровым полосатым шарфом на голое тело. Пухлячок путал лохматого гуляку бантиками чмокающих губ и непонятными словами.