Дальше я помню все, как в замедленной киносъемке.
Таксист отвозит меня до метро — и я впервые попадаю в это восьмое чудо света, Московский метрополитен. Вокруг толпа людей, все спешат, толкаются, кричат... А я со своими сумками — будто отдельно от толпы — ошалевший, голодный, замерзший. Все-таки ноябрь на дворе. В Москве конца девяностых ноябрь был холодным месяцем. Особенно в сравнении с Кабардино-Балкарией. Шел дождь со снегом, а я путешествовал по городу в тоненькой курточке, без шапки и перчаток, с шеей, торчащей из воротника и покрасневшей от холода. Какая-нибудь поэтическая натура сказала бы, что я похож на продрогшего нахохлившегося воробья, впервые вылетевшего из гнезда и не нашедшего дорогу домой. Но поэтических натур вокруг было до обидного мало.
Я знал только адрес пансионата, где должен проходить конкурс, но до того, как я туда попаду, я ведь должен где-то провести ночь? Впору запаниковать. Подумав это, я обнаружил, что уже давно паникую.
К этому моменту улицы уже накрыли сумерки. В потемках я сел в первый попавшийся троллейбус. И поехал неизвестно куда, прокручивая в голове свои тяжкие думы.
Родственников нет. Денег — тоже. Из документов — только свидетельство о том, что я действительно родился. Будто это не очевидно. А с документами тогда было строго — без регистрации встреча с милиционером гарантировала приезжему крупный штраф. Деньги... Да-а, въезжая в Париж, юный д'Артаньян был куда состоятельнее. Кроме того, у него имелась чахлая оранжевая лошадь и здоровое благородное безумие. Я же не располагал ни тем, ни другим. Следующее: мои родители пребывали в уверенности, что с сыном все путем, сын пьет чай на кухне у брата (для них племянника), сам не свой от новых впечатлений. Насчет впечатлений, положим, так и было...
Вот так я ехал, между моими ушами звучала эта монотонная шарманка, и меня почему-то рассматривала пожилая пассажирка, стоящая неподалеку. Видимо, я ей чем-то глянулся — все-таки приятный, прилично одетый мальчик. С опрокинутым лицом, но это бывает. То ли его ударили пыльным мешком по голове, то ли он от природы такой.
Женщина подошла ко мне и участливо спросила:
— Сынок, тебе куда ехать-то?
— Я не знаю, — честно сказал я.
И зачем-то начал рассказывать ей о том, что приехал на фестиваль, к брату, а найти его не смог. А теперь не знаю, куда мне идти. Вдруг меня арестуют?..
— А ты не жди, пока тебя милиция найдет, — посоветовала попутчица. — Езжай сам!
Признаться, эта простая мысль мою голову не посещала. И действительно, почему бы нет? В конце концов, что я теряю? В крайнем случае помогут связаться с родителями... Хотя об этом я думал в последнюю очередь, потому что возвращаться не собирался. Но и околеть перед конкурсом на улице... Тоже нет.
Я доехал до ближайшего отделения. Дежурный встретил меня словами:
— Подожди здесь, сейчас подойдет девушка по делам несовершеннолетних.
Я живописно замер посреди холла — с мокрыми сумками, сам мокрый и съежившийся от холода. Вскоре появилась инспектор по делам несовершеннолетних — молоденькая красотка в форме. Она сразу оценила обстановку всплеснула руками и проворковала:
— Что у нас случилось? Ну рассказывай, рассказывай.
Произнесено было ласково, с участием. Эта неожиданная чуткость привела к тому, что из меня хлынул поток слов. Я говорил и захлебывался, пытался помочь себе взмахами рук, но получалось плохо. Я, конечно, пытался держать себя в руках, но на глаза наворачивались слезы. Девушка инспектор не испугалась моей истерики. Она повела себя разумно: распорядилась, чтобы мне принесли перекусить. Кофе, чаю, конфет — чего-нибудь.
Меня усадили, накормили, я отогрелся и смог внятно изложить свои текущие проблемы. Пока я пел о выпавших на мою долю тяжких невзгодах, телефон на столе трезвонил почти без перерывов, а очаровательная инспектор снимала трубку и бодро говорила: «ОППН слушает!»
Эти слова врезались мне в память вместе с тембром ее голоса. Позже, во времена моей учебы в Гнесинке, я не сколько лет пытался вспомнить, что же это было за ОППН. Так хотелось отблагодарить дежурную, прислать ей цветы, но я даже не знал ее имени!