Итак, я без труда перезнакомился с огромным числом присутствующих. Спасибо моим родителям за еще одно позитивное качество моей натуры — контактность. Я не боюсь чужих людей, для меня нормально подойти к постороннему человеку и заговорить. И даже преодолеть закрытость нового знакомца. Нужные кнопки в собеседнике я нахожу без напряжения, неосознанно. Мне кажется, секрет в том, чтобы всего-навсего напомнить ближнему, что все мы люди. И тогда... В общем, я быстро обзавожусь собеседниками, где бы я ни находился. Знакомиться — легко, трудно расставаться. Особенно когда прикипишь к человеку душой — на это ведь уходит не так много времени, как кажется.
Не только я стремился общаться с окружающими, но и ко мне подходили. Девчонки — еще наивно и по-детски — строили глазки, спрашивали, кто я и откуда. Мальчишки просто компанейски жали руку и звали во что-нибудь сыграть.
И в первые же дни стало ясно, что я теперь участвую во взрослой игре. Вокруг оказалось немало заинтересованных лиц, готовых говорить с перспективным пареньком на предмет дальнейшей раскрутки. По крайней мере, я видел происходящее именно так. Никогда не забуду девочку, которая подошла ко мне и с загадочным видом сообщила, что она — племянница Валерия Меладзе. Откуда мне было знать, сколько у него родственников?.. Я проникся новостью и с раскрытым ртом слушал увлекательные истории из жизни семьи Меладзе. Собеседница также не скупилась на обещания помочь мне «с промоушном». Впоследствии я понял, что она была такой же племянницей Меладзе, как я — сыном Кобзона. М-да, спасти от подобных «звездных родичей» могла только специальная широкополая шляпа, защищающая уши от лапши. Я был наивен и шляпы не имел.
Но это так, забавный казус. А вот действительно важным и знаковым моментом стала встреча с другой юной особой. Особу звали Аллой, и впоследствии она сыграла серьезную роль в моей жизни. Алла не участвовала в конкурсе, она просто отдыхала в Липках с родителями. И вот пришла на концерт, увидела неподражаемого меня и упросила родителей, чтобы они нас познакомили. В отличие от «племянницы Меладзе», Алла была очень скромна и в друзья не набивалась. Деликатно высказав мне свои восторги она осторожно добавила, что была бы не против продолжить общение. И может быть, даже пригласить меня в гости на какой-нибудь праздник. Мы очень мило поболтали, обменялись телефонами и адресами, и на этом наше знакомство несколько поугасло — до поры до времени.
Что ж, я приобрел несметное количество новых друзей, и с некоторыми из них дошел до самого финала. Надо сказать, что на конкурсе «Чунга-Чанга» из всего своего многочисленного репертуара я исполнял две вещи — «Самба белого мотылька» все того же Меладзе и «Горы Кавказа». Вторая песня — авторская, и ее, к сожалению сегодня знают очень немногие. Откровенно о говоря, никто не знает. Однако на конкурсе это не имело значения — главное, что выбор композиций был удачен, и я заливался вдохновенным соловьем.
Но в последний день конкурса случилось страшное. Я простудился. Я потерял голос. Произошло это потому, что накануне я, в припадке безалаберности, отпраздновал удачное выступление, от души наевшись мороженого. Точнее, не от души, а от пуза, но сказалось это на горле. Проснувшись на следующий день, я обнаружил, что не могу вымолвить ни слова. Осип, охрип, как старый ворон. Вдобавок невозможно было глотать пищу: гортань саднила так, что хоть по стенам бегай.
Дело-то житейское, может приключиться со всяким. Весь кошмар был в том, что это случилось в день заключительного гала-концерта, традиционно даваемого участниками. А на концерт был приглашен Иосиф Давыдович Кобзон. То есть я [неконтролируемый поток непечатных слов] сотворил над собой такое [продолжение потока] в главный, по сути, день конкурса. Все, рубите мне голову...
Я лечился все утро, до самого концерта. По крайней мере, пытался. Добежал до медсестры, посидел с градусником и выслушал рекомендации: побольше молчать и пить теплый чай. Воистину, медицина конца двадцатого века достигла небывалых высот. Только природная скромность помешала мне воткнуть градусник в ухо ни в чем не повинной последовательнице Гиппократа. Про чай я, конечно, догадался и сам, а вот молчать категорически не мог. Каждые десять минут я проверял, не вернулся ли голос. От этого связки болели все сильнее, и голос еще больше садился — хотя сперва казалось, что больше садиться некуда. Такое со мной не случалось ни до, ни после этого дня.