— Я все думаю о пропавших записях Кая Эсперо…
— Геномы и память… — Измайлов-старший вздохнул и тоже откинул капюшон с коротко стриженной седой головы. — Кто знает, может, это и вправду путь к бессмертию. Или огромное искушение.
— Тот человек… он талантлив.
— Знаю, Саша, знаю… Но что я могу тебе сказать? Есть справедливость, и есть правосудие, они связаны, но не одно и то же… Ладно, давай про другое. Ты почему с Даной не пришел?
— Так ночь на «Алконосте», она спит.
— Вы же оба на два года уходите за фронтир. Хотя бы завтра днем приходите. Хочу увидеть твою невесту.
Русанов смотрел на свое отражение в зеркале для бритья — широкое лицо с уже зажившими ссадинами, открытый взгляд, твердый подбородок. Все это вместе составляло протрет еще молодого, но уже заслуженного капитана.
«Я имел четкий и ясный взгляд на вещи, — подумал он. — Я знал, что нужно добиваться победы, что выбор есть всегда… Я бы умер ради экипажа, меня спас друг, я победил и выжил, тогда почему? Почему вместо радости я ощущаю тревогу? Разве я сделал что-то не так?»
Капитан слишком сильно сжал стакан воды, стекло хрустнуло в кулаке, осколки впились в руку. Он бросил осколки в утилизатор и промыл порезанные пальцы. Кожу слегка щипало.
'Эсперо говорил, что Крайтон стремился к власти. Собирался дарить приспешникам колонии. Может, Эсперо врал, чтобы получить снисхождение. Но что меня тревожит? Да! Я вспомнил! Сантароев был приятелем Крайтона и действительно получил должность. Правда пробыл на ней не долго — погорел на попытках угонять корабли.
Русанов вытер руку салфеткой, и взял другой, целый стакан. «Если Крайтон стремился захватить власть, значит… все остальное, сказанное Брауном, тоже правда. Нет, не может быть. Хотя… Сантароев торговал с гирканцами, продавал им те корабли, которые перехватывал, получается, его лучшей друг адмирал тоже… »
Графин полетела в угол вслед за разбитым стаканом.
«Если Крайтон тоже водил шашни с гирканцами, это не просто мятеж, это измена. Эсперо перечеркнул эту измену радикально и, если так, спас Альянс. Плохо то, что теперь Крайтона не допросить и ничего не узнать, а Космофлот не готов к войне. Почему это раньше не приходило мне в голову? Почему молчал Измайлов? Нет, он не молчал. Просто он добряк и эмпат…»
Русанов отвернулся от зеркала. Делай, что должен, и будь, что будет. Нужно держаться за то, что осталось — корабль, экипаж, глубокий космос и… за ту, которая когда-нибудь появится и будет меня ждать. И, если не понимают друзья, то она поймет.
Курсант Петя Квадригин, а для друзей просто Петюня, был напуган. Страхи и раньше посещали его самым произвольным образом, но в теперешнем и признаться–то было стыдно.
«Я очень умный, умнее всех», — от этой мысли била дрожь.
«Я очень сильный, хотя и тощий», — от этой сделалось еще хуже.
«Видимо, я супервиро, меня изменили в детском доме, просто я про этом не помню», — от такой идеи на Петюню накатил леденящий ужас.
«Теперь меня как минимум уволят с Космофлота… Нет, меня могут заподозрить в измене! Могут даже решить, что я сообщник Брауна и хочу кого-то убить!»
Петюня понимал, что его паника нелепа, но не мог отделаться от нее и в конце концов совершил то, чего боялся более всего — ножом для чистки яблок расковырял кожу на руке. Кровь выступила крупными каплями и потекла от ладони к локтю. Она не исчезла ни через минуту ни через две. В конце концов алые потеки засохли, но неглубокий порез болел и не зажил даже через час.
«Слава богу, зря я нервничал», — подумал Квадригин, поливая ранку гелем…
Игорь Прозоровский не любил бестолковую толпу обывателей, возможно, поэтому он ни разу не появился на суде. Технические схемы и одиночество нравились главному инженеру «Алконоста 2» куда больше, чем длинные речи юристов. И все-таки в эту ночь он не спал.
«Я не хочу никого осуждать, — отчетливо понял Прозоровский. — Мне их всех жаль. Жаль тех парней с „Титании“, которые горели и тонули на разбитом корабле. Жаль нашего капитана, который места себе не находит. Жаль Петюню. С тех пор как парня чуть не сдуло в пробоину, он что-то начал чудить. Жаль псионика Измайлова, который больше, чем человек и не может забыть покойную жену. Жаль Дану, которая из-за него плачет. Даже этого несчастного Брауна мне тоже очень жаль. Правда, ему на мою жалость плевать».
«Итак, я проиграл и очевидно скоро исчезну. Мы искали свое место в жизни, но нашли только смерть».