Слова господина Швабрина были мне неприятны, и я перебил его, задав первый пришедший в голову вопрос:
— А вы-то… вы как? Вы же держали путь в Амстердам…
— Не совсем так, друг мой. Эта ваша девица наняла моего давнего знакомца Никитку Помятого…
— Какого еще Помятого? — вскинул я брови.
— Того самого, которого застрелили у Кронштадта…
— Ах да, — вспомнил я.
Мне сделалось стыдно. Только что в душе я осуждал господина Швабрина за пренебрежение нормами морали, а теперь выходило, что человек, погибший из-за меня, был его товарищем.
— Никита позвал в компаньоны меня и Федора. Мадемуазель де Шоней заплатила нам за то, чтобы мы были рядом с вами, мой друг, и страховали вас от неприятностей.
— Так значит, и на суде вы выполняли ее задание…
— Нет, — господин Швабрин помотал головой. — Мы должны были сопроводить вас только до берега.
— Так вы были знакомы с Валери?
— Нет, — опять помотал головой господин Швабрин. — Она имела дело только с Никитой, я даже не знаю в точности, сколько она заплатила ему. Кстати, она и ему представлялась как Аннет, а не Валери.
Я пожал плечами.
— Господи, ничего не понимаю! Зачем? Зачем ей было нужно выдавать себя за Аннет?
— Что же тут непонятного, милостивый государь?! — вскинул брови господин Швабрин. — Тут все понятно. А ну как вы не захотели бы по доброй воле отправляться ее спасать?!
— И что? — спросил я.
Ход мыслей господина Швабрина оставался мне неясен.
— Как — что? Представьте себе, появилась в России некая Аннет де Шоней, по слухам шпионка, связанная с бумагами императрицы. Даже если бы не захотели отправиться на ее поиски, непременно нашлась бы партия, которая заставила бы вас силой…
— И эта партия нашлась, — перебил я Алексея Ивановича. — Во главе с Мировичем.
— Именно так. А Валери получила фору во времени, чтобы скрыться в неизвестном направлении и послать весточку этим вампиршам: дескать, высылайте деньги, а секрет вот-вот причалит к вашим берегам на «Эмералд Джейн». Вот только неясно, неужели она и вампирш обманула? Может, и впрямь остается только ждать, когда вы вспомните все окончательно. Искренне желаю, чтобы при этом вы вспомнили что-то такое, что заставило бы вас по-настоящему выкинуть Валери из головы.
— Ладно, Алексей Иванович, благодарю вас за все, что вы сделали для меня.
Боюсь, мои слова прозвучали чересчур сухо.
Глава 48
Солнце давно перевалило за полдень, когда конвоиры вывели меня из здания ратуши и усадили в черный экипаж с решетками на окнах. Кучер щелкнул кнутом, лошади всхрапнули — тяжелый вздох слышался в их всхрапе, налегли на оглобли, и экипаж покатил по мостовой.
Чьи-то пальцы забарабанили по стеклу. Послышался окрик конвоира:
— Не положено, фройляйн!
Я подался к окну и увидел Мэри-Энн. За спиной аэронавтессы маячил подлый французишка с Абрикосом на руках. У меня промелькнуло сомнение: правильно ли я поступил, что не оставил Жаку денег? А то ведь с канальи станет — и впрямь пустит кота на воротник, когда приспичит. Но тут же я сообразил, что в Траумлэнде жара стоит круглый год и воротники не пользуются спросом.
— Серж, — крикнула Мэри-Энн. — Не забудь сделать надпись на скале: «И я тоже был здесь!» Кажется, ты мечтал об этом, — она подмигнула на прощание.
— Осуществляются мечты, — ответил я.
Женщина осталась позади. Я откинулся на жесткую спинку кресла и вздохнул с облегчением. Громадная тяжесть свалилась с моих плеч. Все тревоги, все нервотрепки, порожденные то неопределенностью ближайшего будущего, то невероятными перипетиями, остались позади. Жизнь не то чтобы наладилась, но оказалась во вполне четко очерченных рамках, сколь ужасными они б не казались обывателю. Конечно, скажи мне кто-нибудь месяц назад, что мне грозит три года каторги, я бы умер от ужаса. Но в сравнении с виселицей Раухенберг выглядел настоящей Аркадией. О том, что на каторге можно не то что за три года, а и за три дня загнуться, в эти минуты я не думал.
Да и вообще не думал о себе. Мысли мои вернулись к Валери. Я смотрел на ее портрет, и сердце сжималось от тревоги. Я счел бы за великое счастье получить хоть малюсенькую весточку. Только бы знать, что она жива, что она исполнила все задуманное, одурачила этих отвратительных повелительниц бурь, глупых банкиров и всех, кто попадется на ее пути, получила столько денег, сколько ей нужно, чтобы жить без забот и чтобы никакие майестре до нее не дотянулись. Я восхищался полетом ее мысли, грандиозностью планов и виртуозностью исполнения, боготворил ее и загрыз бы каждого, кто встанет на ее пути. И каждый, кто осудит ее или просто скажет о ней худое, пусть даже и справедливое слово, станет моим злейшим врагом.
Мне вспомнились господин Швабрин и сказанные им на прощание слова: «Чем быстрее вы выбросите из головы эту девицу, тем лучше будет для вас». Да как он смел так говорить о Валери?! Я со злорадством припомнил, как изменилось выражение его лица, когда он заглянул в магический медальон. «Ах, Маша Миронова, — передразнил я мысленно Алексея Ивановича. — Мысль любовну истребляя, тщусь прекрасную забыть…» Можно подумать, его жизнь лучше сложилась, если он все эти годы только и тщился забыть кого-то!
Дорога проходила через лес, и экипаж трясся на кочках. Я порядком устал, сиденье было жестким. Время от времени я видел в окно лошадиный круп и ноги в сапогах, вычищенных до блеска. Судя по голосам, конвоиров было двое, вместе с кучером — трое. В пути они травили анекдоты, обсуждали жен и любовниц, хохотали над разными сальностями. Иногда их голоса отвлекали меня от печальных раздумий, пару раз я даже смеялся над их глупыми шутками.
Веселье оборвалось внезапно — за очередным поворотом. Все произошло так быстро, что конвоиры и удивиться толком не успели. Их возгласы изумления обернулись предсмертными хрипами. Я не видел происходящего и метался по экипажу, будучи прикованным к массивному кольцу в днище. Чей-то силуэт загородил окно, я отпрянул и вжался в стену. Раздался треск, дверцу экипажа выломали, и в проеме появился одноглазый фомор. Уродец, оказавшийся еще и одноногим, запрыгнул внутрь.
— Гы-гы, привет, маркиз! — осклабился он. — Попрошу на выход.
Фомор заметил цепь.
— Эй, ведите сюда Шлюсселя! — выкрикнул он, высунувшись из экипажа.
Шлюсселем оказался гар. Безглазая морда протиснулась внутрь. Фомор помог гару нащупать кольцо, и чудище вырвало это кольцо, разворотив днище экипажа.
— Молодец, Шлюссель!
— Гггаррр! — рявкнуло польщенное чудище.
Одноногий уродец схватил меня за отворот кафтана и вытолкнул наружу. Я выкатился кубарем, успев в очередной раз поразиться силе и ловкости фомора. Я уселся на кочке, заросшей мохом, и огляделся. Тела конвоиров и кучера со свернутыми шеями валялись в траве. Фоморы дрались над ними за право первым обшарить карманы несчастных. Два гара, разодрав брюхо коню, лакомились внутренностями. Лошади, впряженные в экипаж, фыркали и воротили морды от кровавого пиршества. Еще три коня, два черных и один вороной, гарцевали вокруг, сверкая красными, как раскаленные угли, глазами. Верхом на них восседали майестре.
— Здравствуйте, дамочки, — промолвил я.
— Я говорила, что скоро мы встретимся, — ответила Катрина.
— Не будем терять время, сестры! — приказала майестра Залина.
Два фомора схватили меня, посадили на пень у дороги и, скрутив руки за спиной, лишили возможности пошевелиться. Младшие сестры спешились и направились ко мне. В руках Катрины блеснуло лезвие, Марина держала огромную флягу. Вампиреллы решили запастись моей кровью впрок. Я рванулся так, что хрустнули кости, но фоморы удержали меня в сидячем положении. Марина зашла со спины. Ее нежная ладошка легла снизу на мой подбородок, я почувствовал запах дорогого парфюма. Мне было страшно, но откуда-то взялись силы, чтобы хоть немного похорохориться, и я спросил: