— Человек, который не смог к нам подобраться так, что бы ты его не увидел, а я не услышал, плохой воин, — сказал Жанты, переворачивая лежащее ничком тело. — А конокрад из него тем более не получится. Зачем такому жить? Хорошо, я его не знаю. Дунда, забирай свой нож.
Но Дунда стоял неподвижно, с округлившимися глазами. Рваный халат, который был на мертвом соглядатае, распахнулся, под ним оказалась лазоревая рубаха, подпоясанная малиновым кушаком. — Брат, я убил служителя Будхи.
— Еще бы! Клинок вошел по самую рукоятку и попал прямо в сердце. Святой человек и пикнуть не успел. Отменный бросок, братец.
Дунда повалился на землю и, подвывая, стал бить себя кулаками по вискам. Жанты, вместо того, чтобы постараться спрятать труп, зарыть, или на худой конец, забросать травой, пинками скатил его с холма, на всеобщее обозрение. Дунда при виде этого завыл еще громче, и в ужасе принялся скрести ногтями землю, словно собираясь вырыть яму и спрятаться в ней.
Служитель Будхи, переворачиваясь как бревно, скатился по склону и замер, раскинув руки, почти у самых ног старого Асаха, который мельком глянул на мертвеца и неторопливо пошел в сторону Аланова поля, навстречу пышной процессии, медленно движущейся между рядами дружинников.
Жанты поднял обезумевшего брата за шиворот и почти силой отвел его на прежнее место, похлопал по спине, сунул в руку пиалу и приказал немедленно выпить. — Ты хотел увидеть Хадира? Смотри, вот он.
— Венет, я опять забыл твоё имя, — готфский князь Корушка, дородный рыжеволосый мужчина лет сорока, взглянул на себя в зеркало, которым ему служил отполированный серебряный поднос, и увиденное ему не понравилось. Лицу следовало придать несколько более свирепое выражение. Буджаки — народ дикий, уважают только силу. Значит, чтоб тебя уважали, надо выглядеть сильным. — Что это за имя, которое то и дело приходится вспоминать. Глупые родители могли бы назвать тебя получше.
Слуга, держащий поднос, важно кивнул головой, в подтверждение слов хозяина. — Я, сиятельный конунг, ведь и сам венет. И, скажу вам, не устаю удивляться их несуразным прозвищам. У порядочного готфа и собака бы не откликнулась на такую кличку. Дикие люди, что и говорить.
— Ну, ну, — поспешил утешить верного слугу Корушка. — Не очень-то ты и похож на венета.
— Это точно. Можно сказать, совсем не похож. Что касается моего имени, то с утра звался я Воробьём, — сотник порубежной стражи Воробей поправил деревянное блюдо с вишней, лежащее у него на коленях, и, как следует прицелившись, плюнул. Вишневая косточка, вылетев изо рта, описала дугу и с тихим щелчком стукнула верного слугу по лбу. Стоящие по обе стороны входа воины схватились за рукояти мечей. Сотник добродушно подмигнул им и спросил. — Зачем звал, конунг?
Корушка с удовольствием увидел, что его отражение стало гораздо более свирепым, и перевёл взгляд на Воробья. — Да, действительно, Воробей. Так вот, Воробей, зачем ты плюнул в моего верного слугу вишневой косточкой?
— В знак презрения, конунг.
— Обидев моего слугу, ты обидел меня. А тот, кто обидел конунга, должен умереть.
— Умру когда-нибудь.
Конунг Корушка надоел сотнику Воробью за эти двенадцать дней хуже горькой редьки. Но Атаульф, король готфов, приказал сопровождать Корушку в его поездке к Хадиру, вождю буджаков. Сам же конунг и упросил Атаульфа дать ему надежных провожатых, ведающих степные дороги и обычаи тамошних народов. Свиты у Корушки полторы сотни душ, из них половина — воины, да у Воробья сотня венетов-пограничников. С такой силой случайного нападения залётного разбойничьего загона можно было не опасаться, так что доставлен был конунг Корушка к вождю Хадиру в целости и сохранности. По какой надобности затеяно было это путешествие, Воробью не докладывали.
Как всегда слухов было множество, одни утверждали, что Корушка едет сватать одну из бесчисленных сестёр степного вождя за Атаульфа, который к старости забыл свою былую умеренность и стал великим женолюбом, другие же, напротив, утверждали, что наконец нашелся у буджаков жених для царской племянницы, любовные похождения которой достигли такого накала, что о них уже складывали напропалую песни бродячие сказители. Третьи наверняка знали, что Атаульф и Хадир хотят объединить усилия своих народов, чтобы сообща выйти из-под власти унов, могущество которых в последнее время сильно пошатнулось. Были и четвертые, и пятые…Но эти уже несли такую околесицу, что сами смеялись над ней.