Пусть все проваливает к Хаосу!
***
Бежать!
Рваться сквозь плотный, точно кисель, воздух и сгустившиеся сумерки рано наступившего вечера. На пределе сил, на максимально возможной скорости. Без цели, ради самого ощущения движения вперед, ради иллюзии свободы от скрывшегося за завесой тьмы хрустального города, от внезапно показавшегося непосильным долга.
Бежать!
До нытья в мышцах, до колотья в боку, до удушья в горле.
И дальше…
Бежать!
Пока боль не станет невыносимой. Пока черные мушки перед глазами не съедят последний свет. Пока ноги не нальются свинцом, не превратятся в безвольный студень, и сил уже не хватит на следующий шаг.
И тогда измождено, не скинув лыжи, рухнуть на тонкий наст, прихваченный морозом. Обнять мощную шею взволнованного пса, облизывающего разгоряченное лицо шершавым языком. Поднять взгляд, утонуть в чернильной мгле ночного неба, заблудиться среди бесчисленных огней звезд.
Слиться с миром — с безлюдными не имеющими границ просторами заснеженной тундры, с ватной, глухой тишиной, забывшей звук человеческого голоса.
Раствориться в частом стуке колотящегося о ребра сердца, в текущей по венам истоме, в шумном дыхании прижавшегося к боку добермана.
Забыть о клане и ответственности перед ним, о смешавшихся, что уже не разобрать, лжи и правде, гнетущей власти вечно сердитого отца. Не вспоминать Фиоллу и тот проклятый город, погруженный в промозглую слякоть. Ни о чем больше не думать.
Бежать!
И не верить, что убежать не получится!
***
Я швырнул скомканный свитер в угол, рухнул в кресло, запрокинул голову, жадно хватая потрескавшимися губами воздух. Пропитавшаяся потом нижняя сорочка неприятно холодила лопатки и поясницу.
Идм встряхнулся, обдав меня брызгами воды вперемешку с талым снегом, потрусил к сидящему на диване незваному гостю, приветливо ткнулся мордой в подставленную мозолистую ладонь.
— Что случилось в Фиолле?
— Ничего особенного.
Прозвучало резковато. Я не собирался грубить, тем более дяде, который в отличие от родителя всегда относился ко мне с отеческой заботой. Но в данный момент мне вообще не хотелось никого видеть, а особенно назойливых доброхотов, которым не спится в пять утра.
Марелон благодушно усмехнулся, чеша млеющего добермана за купированным ухом.
— Ты не так часто срываешься. Последний раз, помнится, был лет в шестнадцать или семнадцать, после жесткого выговора Аратая. Альтэсса обозвал юного мечника бездарностью, не знающей, с какой стороны браться за клинки, а тот удрал в Капитолий и стал чемпионом Арены[3].
Вспоминая о том событии, я испытывал одновременно самодовольство и раздражение. Безрассудный поступок мог обернуться серьезными неприятностями, да и само по себе желание кому-то что-то доказывать попахивает откровенной глупостью.
С другой стороны, я-таки победил!
Давняя история. Полжизни с тех пор прошло. Я уперся локтями в колени, а лбом в сцепленные замком пальцы.
— Я уже не птенец, чтобы нуждаться в утешениях.
— Дружеская поддержка необходима не только птенцам, — справедливо заметил Марелон. — Что скажешь, малыш? Заварим чашку цветочного чая, разбудим повара и потребуем имбирного печенья. Тревога, облаченная в слово, перестает отравлять душу.
Серые предрассветные сумерки крадучись, словно тать, вползали в окно. Чешуей саламандры горели угли в жаровне, наполняя комнату теплом. Минуты сочились сквозь клепсидру молчания.
В голове царила каша из причин и следствий, эмоций и логики. Я запутался, не понимая больше, что правильно, а что нет. В чем заключается мой долг? Оставаться покорным орудием Аратая? Присоединиться к Кагеросу в его очистительном походе?
Как мне следует поступить? В целом и сейчас. Поделиться с дядей, словно несмышленый ребенок спихнуть проблемы на плечи взрослого? Я давно не птенец — эсса, что возглавляет клан, указывает ему путь. Но сегодня, чтобы разобраться даже в собственной душе, мне требовалась помощь.
Я почти решился.
Марелон тяжело вздохнул, выбрался из кресла.
— Если передумаешь, ты всегда можешь ко мне обратиться.
Дракон вышел, а я так ничего и не сказал.
***
Я скинул куртку, оставаясь в одной рубахе. До лета было почти два месяца, но солнце пригревало вовсю, высушив песок внутреннего двора. Лишь по углам и вдоль стен прятались темные съежившиеся огрызки сугробов, тающие, словно сметана в борще — национальном блюде Русы.
Словно драконьи кланы, исчезающие в переворачивающихся страницах истории.
Слева доносились глухие удары стрел, поражающих мишени, — практиковались лучники. На огороженной столбиками площадке передо мной сражались в учебных поединках недавно оперившиеся птенцы. Неплохой выпуск, гениев среди бойцов не было, но почти все подавали надежды. Я нахмурился, вычленяя из хаотичного мельтешения конечностей и затупленных мечей отдельные ошибки.
— Миорпа, ноги надо ставить шире, иначе при уклонении потеряешь равновесие.
Худенькая невзрачная девушка-мышка с роскошной смоляной косой, обернутой вокруг головы, расстроено поджала губы, переступила.
— Нет, теперь слишком широко, — я присел, сам установил ступни птенца на нужном расстоянии. — Так тебе будет удобнее всего. Запомнила? Зильгейн хватит жалеть Сарнату! — Временный командир отряда, имеющий все шансы стать постоянным, нанес удар в полную силу, повалив кукольную синеглазую блондинку на землю. — На поле боя тоже будете играть в поддавки?
Поддавки. Соглашения с Братством просто игра в уступки. Даже когда Альтэссам прошлого путем переговоров удавалось выторговывать какие-то привилегии, люди все равно оказывались в выигрыше.
— Кольтрог и Фиоррат! — Увлекшиеся парни повернули ко мне одинаково наигранно-невинные лица, будто недоумевая о причинах моего недовольства. На «аристократической» физии Фиоррата выражение жертвы несправедливых обвинений смотрелось особенно забавно. — Я запрещал использовать плетения!
Драконы — хранители равновесия в мире? Циничная ложь! Ничтожества, что трусливо прячут от чистильщиков оскверненную пламенем кровь. Кровь, которой должны открыто гордиться!
Краем глаза я уловил сбоку движение. Нырнул в творящийся на площадке хаос, ловко обогнул ближайшую пару, добрался вовремя до второй, успев перехватить летящую стальную болванку. Учебные мечи, конечно, не затачивались, но когда силы вдоволь и дурости хватает, даже тупой железякой можно нанести увечье.
— Ольдар, ты покойник, — веснушчатый лопоухий весельчак, едва не получивший перелом плеча, кивнул, принимая выговор.
Нас не уничтожили только потому, что раненый дракон смертельно опасен. Им некуда спешить.
— Шельворб, — я неодобрительно прищурился на растрепанного владельца меча, напоминающего лохматого дворового пса с виноватым взглядом, заставив того скиснуть еще больше. — Клинок — продолжение руки. Воин обязан в совершенстве владеть телом. Пока не научишься, будешь отрабатывать технику на големах.
Отвернулся. Хлопнул пару раз в ладоши, привлекая внимание, останавливая поединки. Позвал.
— Кейнот, Валгос, идите сюда.
Когти, лениво лузгающие семечки в теньке, прекратили обсуждать достоинства птенцов, приблизились. Двое приятелей, совершенно не похожих друг на друга.
Кейнот — смазливый долговязый шатен с высокомерной улыбкой и неприлично длинными волосами, забранными в конский хвост. Периодически находились дурни, дразнящие его девчонкой или утверждающие о неуместности подобной прически в настоящем бою, на что Кейнот презрительно предлагал попробовать «схватить лису за бызу». Не удавалось, насколько я слышал, никому.
Валгос — огромный, плотный мужчина с блестящей лысиной на макушке и обманчиво простоватым, «кметским» лицом. Недостаток ловкости и проворства он успешно компенсировал недюжинной силой и мастерским контролем магических потоков.