– Значит, не забыл, что такое наган. Вот, держи. Сделай свой выстрел!
Я левой рукой отвел в сторону протянутый мне Калининым рукояткой вперед револьвер.
– Я не убийца, господин Калинин… Всё в прошлом. Я не способен убить человека ни по каким бы то ни было причинам и обстоятельствам. Ушло моё время. Вы что, так и не успокоились за все эти годы войн, неволи, изгнания и страданий?
– Ты всегда был человеком чести, Кудашев. Хочешь лишиться ее в моих глазах?
– Мое понятие чести всегда было связано с долгом служения своей родине – России!
– Где она теперь, твоя Россия?
– Там, за Гиндукушем!
– Россия Красная?
– Просто Россия. Не красная, не белая, не трехцветная. Её нельзя выкрасить. Она была, есть и будет. Она не в цвете флагов и петлиц. Это просто знаки. Она в своих землях и реках, в своей истории, в настоящем и будущем, в своих людях, их песнях, сказаниях, красоте, силе, чести, совести… Во всем живом, что населяет ее! И еще во многом, многом другом, чего не перечесть, но во всем, что можно услышать и почувствовать в этом звучном коротком имени – Россия.
– Ты стал поэтом, Кудашев. Я могу и заплакать.
– Это не стыдно, господин Калинин. Я не стану осуждать вас.
– Ты счастливый человек, Кудашев.
– Вот как? Интересная мысль. Мне еще нужно будет осознать ее!
– Нет, Кудашев, у тебя не будет времени на это. Мы будем драться.
– Драться – это не один выстрел?
– Помнишь же? Ты не захочешь стрелять в безоружного, как и пушкинский Сильвио!
– Я не хочу стрелять ни в кого. Меня никогда не интересовал дуэльный кодекс. Я не дворянин…
– Ты офицер!
– Забыли, господин Калинин? Меня лишил чина лично незабвенный Император России. Не каждому такая честь выпадет!
– Условно, Кудашев, условно! Только на срок командировки в Персию военным агентом. Ну, не буду спорить с юристом. Только напомню: ты был и остался кавалером Ордена Святого Георгия четвертой степени!
Я встал с камня.
– Да, я георгиевский кавалер, господин подполковник. И я помню, что вы – кавалер ордена «Льва и Солнца»! Начнем? Хотите остаться чистеньким перед самим собой? Извольте!
Калинин вынул из дорожного мешка второй револьвер. Положил оба на плоский камень. Первый ствол с деревянными тульскими накладками на рукоятке, второй – с костяными резными плашками текинской работы.
– Прошу!
Я поднял ближний. Спросил:
– На тридцати шагах, как в прошлый раз?
Калинин ответил достаточно грубо. Видно, хлебнул в волю горя, родимый.
– Ближе – за падло!
Вынул из кармана серебряный полтинник, уточнил:
– Твой – решёткой, как в прошлый?
Я кивнул в свою очередь.
Я, переживший своих товарищей по роте в марте 1905 года в штыковом бою с самураями генерала Ноги под Мукденом, на всю оставшуюся жизнь утратил чувство страха. Инстинкт самосохранения, заложенный в сознание самой природой, был выжжен раскалёнными осколками японских снарядов. Стоя с револьвером в руке против Калинина, который уже давно не был предметом моих размышлений и воспоминаний, я испытывал одну лишь досаду человека, против его воли вновь вовлеченного в какую-то нелепую, никому не нужную суету.
Монета сверкнула в воздухе, звякнула, ударившись о камень.
Орел!
Я остался на месте.
Калинин повернулся, и пошел по тропе, старательно отсчитывая тридцать больших шагов. На повороте тропы остановился, крикнул:
– Ровно тридцать! Начнём, пожалуй?
Я повернулся к Калинину правым боком, прикрыл сердце наганом. Фарс не фарс, но пусть уж будет, как принято!
– Давайте, Калинин. Я готов!
Калинин поднял правую руку с револьвером вверх и начал медленно опускать оружие вниз, совмещая прицельную планку и мушку с моей фигурой, одновременно легко нажимая на спуск в его свободном движении… Ещё чуть-чуть, и грянет выстрел!
Вдруг, кто-то взял Калинина в крепкие объятия за талию и поднял в воздух. Грохнул выстрел, заглушив вопль от страшной боли. Пуля ушла в чистое небо.
Что случилось с Калининым, я толком разглядеть не успел. Моего противника на какую-то долю секунды накрыла медно-красная тень, поднявшаяся из пропасти на тропу и в пропасти же исчезнувшая. Выстрел, вопль Калинина. И все.