Такое странное ощущение – будто какая-то незримая, неподвластная мне пуповина спустилась с Робредо, чтобы предложить обмен: непрочное чувство защищенности вместо моей чудовищной боли.
Воняло гнилью, а я все пытался усесться поудобнее и вытянуть больную ногу.
Сухой песок был усыпан кусочками меди, которые переливались, как рыбья чешуя. Мне уже было все равно, можно их трогать или нет. Отец исчез, я остался один и погибну, если мне никто не поможет. Никакой дверцы, никакого люка, никакой ручки, которую можно повернуть и очутиться внутри Робредо, мне найти не удалось.
Я зачерпнул в руку песок и смотрел, как он сыплется между пальцами, песчинка за песчинкой. Наконец в перчатке осталось только несколько коричневых крупиц.
Ржавчина!
Чума машин! О ней мне как-то рассказывал папа: говорил, это – яд, но нам он не страшен, это – пыль времени, которая оседает на шестеренках, карданах и зубчатых колесах, в конце концов останавливает их и убивает.
Ржавая мука посыпалась мне на волосы – я потряс головой.
Тогда-то, наверное, я и увидел яйцо.
Юсуфф вытянул руку из-под навеса. Дождь – как теплая моча, но капли уже не такие частые. Он посмотрел на сухой песок – все крупицы ржавчины исчезли.
По дюнам бежали тени облаков. Еще минут десять, и гроза полностью пройдет.
Мальчик принялся массировать больную ногу. Он промок до костей, но этот внезапный душ, по крайней мере, смыл ядовитый песок. Из клокочущего мрака на Юсуффа вылилась ржавая вода, он постарался отряхнуться.
Потом вылез из укрытия, выпрямился и поднял голову.
В этот миг небо треснуло, как яичная скорлупа. Из прорехи в тучах показался желток солнца.
Бог знает откуда появился огромный ромбокрыл и, прежде чем усесться на верхушку Робредо, совершил несколько пируэтов. Ему явно не терпелось отпраздновать победу над бурей. Не за этой ли птицей они с отцом гонялись так долго?
Отец… Мысль о том, что он больше его не увидит, придавила мальчика как огромный валун.
Дождь закончился, но вылететь из укрытия вслед за ромбокрылом не отважилась пока ни одна птица.
Как раз тогда Юсуфф и заметил яйцо, торчащее из мокрого песка. Оно блестело от капель дождя и казалось совершенным, несмотря на две заметные вмятины.
Мальчик поднял яйцо. Почувствовал, что металл горячий и… вибрирует.
Птичий крик. Юсуфф посмотрел вверх. В небо взмыл ромбокрыл. Сделал пару кругов над головой мальчика и сел на песок метрах в десяти.
– Оно твое? – спросил Юсуфф, протягивая яйцо. – Хочешь его забрать?
Птица подскочила чуть ближе. Она казалась вполне миролюбивой.
– Хочешь, чтобы я положил его обратно в гнездо?
Птица набралась еще храбрости. Теперь от Юсуффа ее отделяло меньше четырех шагов. Этот ромбокрыл выглядел великолепно: весь черный, только вокруг длинной шеи белый воротничок, а размах крыльев – по меньшей мере метра два.
Юсуфф сделал полшага назад.
Дзынь. Что-то у него за спиной брякнуло, задев ступицу, и шлепнулось в песок.
Вздрогнув, мальчик резко обернулся. Между колесами Робредо лежала квадратная пластина – как раз там, где он только что прятался от грозы. На песке обозначился квадрат теплого света, льющегося из металлического чрева, – сверху, оттуда, где еще недавно стоял густой мрак.
Робредо открылся.
«Папа, наверное…»
Я отнес яйцо на место. Не знаю почему. Может, потому что понимал: именно там оно должно находиться. И потом, птица встала между мной и пустыней, так что было никак не убежать.
В смысле, это решение принимал не я. Так сложились обстоятельства, с которыми я тогда ничего не мог поделать.
И мне так хотелось найти папу!
Яйцо обжигало руки; я чувствовал – его тепло должно было мне о чем-то сказать, но я не понимал, о чем именно.
В общем, я радостно положил его на палубу Робредо и присел на корточки, чтобы посмотреть, где очутился. В каком-то невероятном чуде из металла и шестеренок, клапанов и шкивов, карданов и поршней, зубчатых колес, и цепочек, и труб, и…
В свете, который лился сверху, виднелась металлическая лестница, ведущая в чрево Зверя.
Одной рукой ухватившись за ржавые перекладины, а другой крепко прижимая яйцо к груди, Юсуфф с трудом вскарабкался на борт Робредо, таща больную ногу как мертвый груз. Выглянул из люка, просунул плечи, уперся локтями и вытащил себя наружу.
В глаза ударил ослепительно белый свет.
Махина оказалась намного больше, чем виделась снизу, и у Юсуффа перехватило дыхание. Потолок, покрытый лабиринтом труб, был высотой метров десять и почти скрывался во мраке.