Болешске шагал как-то ожесточенно, ни на кого не обращая внимания. Кастелиц еще больше стал похож на кошку. Почти совсем стемнело, когда они добрались до узенькой улочки неподалеку от собора и остановились у какого-то дома. Дверь им открыла пожилая женщина. Ее встревоженные взгляды, жаркая духота коридора после свежего воздуха и стук захлопнутой двери отрезвили Суизина.
— Я сказал ей, что ручаюсь за вас, как за родного сына, — обратился к нему Болешске.
Суизин рассердился: какое право имеет этот человек ручаться за него!
Они прошли в большую комнату, полную мужчин и женщин; Суизин заметил, что все смотрят на него. В свою очередь, он принялся рассматривать присутствующих; здесь были представители всех классов: одни во фраках и шелках, другие в рабочей одежде; был и сапожник в кожаном фартуке, словно он прибежал сюда прямо с работы. Болешске положил руку на плечо Суизину и, как видно, стал объяснять собравшимся, кто он такой. К Суизину потянулось множество рук, а те, что стояли подальше, поклонились. Суизин ответил на приветствия сдержанным, кивком и, увидев, что все садятся, тоже опустился в кресло. Кто-то прошептал его имя — позади него были Маргит и Рози.
— Добро пожаловать, — сказала Маргит, но Суизин смотрел на Рози.
Ее лицо было таким трепетным и оживленным! «Чем это они так взволнованы? — думал он. — И до чего же она хороша!» Рози зарделась, быстрым и нервным движением спрятала за спину руки и опять устремила взгляд куда-то мимо него. «В чем дело?» — подумал Суизин, ему страстно захотелось откинуться в кресле и поцеловать ее в губы. Сердясь на себя, он старался понять, что видит она на всех этих лицах, повернутых в одну сторону.
Болешске встал и заговорил. Все замерли; не было слышно ни единого звука, кроме его низкого, сильного голоса. Болешске говорил гневно и торжественно, и чем громче гремел его голос, тем больше лица присутствующих, бледные и смуглые, озарялись единым чувством. Суизин видел на них холодную ярость, и это было неприлично. Из всей речи он понял только одно слово «мадьяры», которое повторялось снова и снова. Под конец Суизин чуть было не заснул, но его разбудил звон цимбал. «Что? Опять эта адская музыка?» подумал он. Наклонившись к нему, Маргит прошептала: «Слушайте, это Ракоци! Запрещенный марш!» Суизин заметил, что Рози уже нет позади него. Это она играла запрещенный мотив. Он огляделся — его окружали неподвижные, восторженные лица и гневное молчание. Мелодия звучала глухо, как будто и ей было больно. Суизину стало не по себе. Куда он попал? В логово тигров? То, как эти люди слушали музыку, их ужасающая неподвижность были страшны…
«Надо вырваться отсюда, — подумал Суизин, весь в поту, крепко сжимая подлокотники кресла. — Когда музыка кончится, будет свалка». Но наступила еще более глубокая тишина. У Суизина мелькнула мысль, что, появись здесь враг, его растерзали бы на части. Потом зарыдала какая-то женщина. Это было невыносимо. Суизин поднялся и стал, крадучись, пробираться к выходу. Кто-то закричал: «Полиция!» И, толкая друг друга, все бросились к дверям. Суизин был почти у дверей, но вдруг увидел, что Рози сбили с ног. Он рассвирепел, увидев ее полные ужаса глаза. «Этого она не заслужила, хоть и довела их до белого каления», — подумал он со злостью и стал пробиваться назад, к Рози. Она прижалась к нему, и от ее близости Суизина охватила дрожь. Он крепко держал ее, пока проталкивался через толпу, и отпустил только на улице.
— Я так испугалась! — сказала Рози.
— Еще бы, — пробормотал Суизин.
Теперь, когда он уже не прикасался к ней, к нему снова вернулось скверное настроение.
— Вы такой сильный, — прошептала она,
— Вам здесь оставаться нельзя, — пробурчал Суизин. — Я провожу вас домой.
— Ой! А как же папа и Маргит? — воскликнула Рози.