Не будучи уже по сути своей человеком, обладая гораздо большими возможностями, — он никогда не испытывал к людям презрения, никогда не относился к ним свысока. Люди вызывали у него чувство сострадания и гордости: слабое существо, вдобавок обременённое чрезмерным рассудком и тяжким трудом, — человек сумел выстоять, и радоваться этой жизни ей же вопреки.
Теперь Або почувствовал что-то иное.
Вдруг ему стало больно — и он очнулся… Вокруг по-прежнему расстилался океан, но рядом сидел человек, и покалывал его острием шпаги, приговаривая: «Очнись…очнись!» Его голубые глаза-льдинки с холодным любопытством взирали на выходящего из транса Або.
— Старик тебе свои картинки показывал? — фыркнул он, увидев, что тот пришёл в себя.
— Брат Кайенн… Рад видеть тебя, — слабо отозвался Або, ощущая в себе самом непонятную перемену.
— Рад?.. Пожалуй, я тоже, — отвечал Кайенн. — Ты — единственный из оставшихся в живых Посвященных, кто ещё способен думать и рассуждать по-своему. Я знаю — Ахайя опасается тебя: боится, что ты выступишь против и помешаешь ему. Я предлагаю тебе встать на мою сторону!
Або молчал. Тогда Кайенн склонился к нему ближе и горячо зашептал:
— Вспомни, сколько нас было? — тысячи! Осталось — десяток! Мы страдали и гибли ради него!.. А скольких уничтожила инквизиция?! Нас жгли, убивали, гнали! И все ради чего? Просто потому что онхотел знать!.. Не слишком ли большая цена за возможность ещё немного пожить после смерти?
— Немного?.. Ничего себе!
— А то, что мы больше не принадлежим себе? — с жаром возразил Кайенн. — Он, возможно, лишил наши души бессмертия! Теперь же хочет забрать и то, что осталось — нашу жизненную силу, нашу энергию!
— Но он лишь вернет своё, — устало ответил Або, не понимая, куда клонит собеседник.
— Ладно! — решительно сказал Кайенн. — Спорить я не хочу. Знай же: есть силы, которые могут помочь нам обрести свободу.
Або внимательнее вгляделся в говорившего и вдруг понял, что смущало его в облике названного брата: он больше не отбрасывал тени!.. Кайенн проследил направление его взгляда, но ничуть не смутился:
— Догадлив. Так что ты ответишь мне, брат?
— Ты хочешь помешать Ахайе? — Кайенн кивнул. — И как же?
— Солнечное затмение случится немного раньше. Всего несколько минут разницы, но поверь мне — результат будет совсем иным!
— Сожалею… — медленно произнес Або, — но ты опоздал. Меня уже нельзя купить. Ахайя — безумец, но те, кому продался ты… — и он покачал головой.
Голубые льдинки Кайенна налились кровью:
— Ты пожалеешь об этом!
— Нет, — просто ответил Або. — Не успею.
Он чувствовал, как жизненные силы покидают его, невидимо перетекая к тому, чьей власти он был обязан своим столь долгим существованием.
— Так пропади же ты пропадом!.. — злобно выкрикнул Кайенн, и ногой столкнул его вниз.
Падая, Або видел, как на вершину мерным шагом поднимаются люди в белом, как маленькая фигурка отталкивается от края Башни и взлетает, но вдруг обращается в пепел и черные снежинки хлопьями падают вниз… Люди становятся в круг, кладя руки друг другу на плечи. Между ними в центре — огромный блестящий диск… Монетку Солнца поедает тень — чернеет и край диска, с его пылающей поверхности срывается синеватый луч… Рушится небо, падая во вздыбившийся океан, и две стихии сходятся в последних объятьях… Башня превращается в гигантский столп света, соединяя недра и космос, и они взрываются, не вынеся соприкосновения… Бешеный смерч подхватывает его безвольное тело — и он погружается в небытие…
Вернувшись домой, Рио столкнулась в холле с Красавчиком. Стоя перед зеркалом, молодой человек придирчиво рассматривал свое отражение.
— Будь так любезна, соплявка, — обратился он к ней, — передай моей мамочке, что сегодня я буду поздно.
Красавчик приходился ей кузеном. Он был единственным и обожаемым чадом тётки Люсильды. Тётка в нем души не чаяла, а сынуля вил из наивной и доброй женщины веревки.
— Я тебе не почтальон! — огрызнулась Рио.
Нельзя сказать, чтобы она совсем уж не выносила своего кузена. В самой глубине души, где потихоньку расцветала маленькая женщина, он отчаянно ей нравился: юноша недаром заслужил своё прозвище, — он был очень хорош собой, и прекрасно умел этим пользоваться. Но интуитивно она чувствовала, что ему наплевать на всех, кроме себя самого, и потому никогда не выказывала кузену особого расположения, а при всяком удобном случае норовила устроить какую-нибудь каверзу. Она вообще обожала строить козни домашним: такое у ребенка было чувство юмора… Это обстоятельство заставляло Красавчика считаться с её существованием.