Папа снова посмотрел на младенца. Тот победно улыбнулся и забулькал.
— А! Какая разница… — отец махнул рукой и, неловко взяв ребёнка в охапку, с независимым видом удалился.
Из-за утреннего происшествия чай сели пить позже обычного и чаепитие изрядно затянулось. Кое-кто вскользь поздравил Рио с выздоровлением, но большинство даже не обратили внимания на её возвращение. Ей, правда, и в голову не пришло обидеться. Она привыкла, что в доме у них вечно было как на вокзале: кто-то приезжал, кто-то уезжал, — родственники, друзья, знакомые, друзья и родственники друзей и знакомых и, как иногда подозревала Рио, совсем уж посторонние люди — иных ведь не могла признать даже Бабушка!.. Некоторые из постояльцев жили у них всего недельку-другую, благодарили за гостеприимство и уезжали. Другие же, как, например, тётка Люсильда или дядя Винки и еще несколько человек, оставались жить годами. Вся эта толпа, а за обеденным столом порой сиживало человек до двадцати, не считая приглашенных, вполне комфортно умещалась в старом Замке, которому это, похоже, нравилось.
Рио давно догадалась, что Замок живёт своей жизнью, наблюдая за происходящим и развлекаясь по-своему: он будто отращивал сам собой новые комнаты, спальни, лесенки, кладовые и коридорчики, когда вдруг жильцам не хватало места, поэтому даже его законные владельцы не смогли бы предоставить точного плана своего жилища, если бы вдруг это потребовалось. Рио знала несколько потайных ходов и дверей, с помощью которых устраивала «сладкую» жизнь тем из постояльцев, которые не особенно ей нравились, и это тоже относили на счет Замка, (хотя Бабушка и Красавчик отлично догадывались, чьих это рук дело!) Но чаще случались странные и загадочные вещи, к которым Рио не имела никакого отношения.
С обеда вдруг нахмурилось и зарядил ливень… Серые тучи висели плотно и низко, точно хотели придавить собою Долину. Бледно-голубые длинные молнии вонзались в почерневшие Холмы, и спустя долгие секунды доносилось ленивое ворчание летнего грома. Сад потемнел и посвежел, благодарно подставляя тяжёлым каплям зеленые ладони; пронзительно запахло травой и землей, на каменных плитах двора вскипели серебряные лужицы… Все звуки сделались тише, словно растворились, — только капли по стеклу, только шорох дождя по листьям, и лишь изредка — приглушённый быстрый смех пробегающих прохожих, да стук проезжей кареты под аккомпанемент подков…
Рио сделалось скучно. Она поиграла с Карапузом, попробовала пристать с какими-то глупостями к Зануде, но та сбежала от неё в библиотеку, и уткнулась в очередную толстую книгу. Поднявшись к себе, девочка включила было телевизор, но тут же выключила его, такая же участь постигла и компьютер, а потом и вовсе свет погас — во время грозы такое бывало нередко.
В Замке засуетились, стали зажигать свечи, во множестве заготовленные специально для подобных случаев. Кто-то предложил разжечь камин в гостиной — в старом Замке, несмотря на начало июня, к вечеру становилось прохладно. И вот по стенам заплясали вытянутые тени и жёлтые отблески свечей, в дальних коридорах сгустились сумерки, и обитатели Замка стали подтягиваться в гостиную, привлеченные теплом огромного камина.
Рио любила такие вечера и настроение у неё поднялось. Она заняла ближайшее к огню кресло — ей всегда нравилось наблюдать игру пламени. Из Кухни поплыл аромат свежей сдобы, и уже расставляли на огромном круглом столе к чаю. Кто-то сел за рояль — звучные арпеджио разогнали остатки её грусти — и нежный женский голос начал старинный романс, к нему тотчас присоединился мужской баритон. Сделалось совсем хорошо и уютно, и все это почувствовали — и от этого стало ещё лучше… За стенами вовсю бушевал ливень, надвинувшийся с Холмов, но тщетно пыталась непогода пробиться сквозь толстые камни — старый Замок надёжно укрывал своих питомцев, — и чем больше злилась гроза, тем сильнее разгоралось веселье в самом его сердце.
Убаюканная теплом камина, Рио прикрыла глаза — очарование вечера и музыки заполнили её душу, как вдруг чьи-то пальцы грубо вцепились ей в плечо.
— Уступи-ка мне место!.. — произнёс простуженный голос, и её бесцеремонно, точно куклу, вытащили из уютного кресла, которое тотчас жалобно заскрипело: огромная туша, пропахшая дорогим табаком и одеколоном, обрушилась в его недра, и засопела, устраиваясь удобнее. Это был дядя Винки.