Китана молчала, лишь мотала головой, закрыв глаза руками. Это было невыносимо больно и страшно: слушать и воспринимать то, что он говорил. Мириться с тем, что он, такой близкий, такой необходимый, такой сильный и… живой, уйдет от нее навсегда. И даже это было не так страшно, как то, что ожидало его за гранью.
— Я стану одним из орудий колдуна. Безропотным, послушным, покорным. Все, что я помню и знаю, он использует в своих интересах. Я мог бы попытаться избежать смерти, продлить свои годы всеми правдами и неправдами, будьте уверены, но в этом нет никакого смысла. В моей душе тьма, и место мне найдется лишь в Преисподней. Я был там однажды и понял, что каждое мое решение, каждый шаг, который я считал правильным, лишь приближал меня к неизбежному. Может, избери я другую жизнь, и тьма не разрослась бы во мне. Но я убийца и предатель, нарушивший клятву, и этого ничто не изменит. А что до вас, то вы необычайно жестоки. Так же, как и Куай Лиенг. Вы оба требуете невозможного, вырываете из меня привязанность, которую я при всем желании не могу вам дать, заставляете совершать поступки, идущие вразрез с моей совестью…
— Ты поэтому чуть не убил брата? Потому, что он любил тебя и не желал мириться с тем, на что ты сам себя обрекаешь? Просто не участвуй в проклятом поединке, сохрани свою жизнь как можно дольше, и, кто знает, может, есть способ избавить тебя от ада, может, ты даже не должен туда отправиться! Разве твоя душа намного черней моей, или отцовской, или души Цунга? Давай попросим его помочь, пусть прочтет какое-нибудь заклинание, проведет обряд, заставит Куан Чи отступить — не знаю, ну хоть что-нибудь?
— Я не стану трусливо бегать от смерти и торговаться с ней, — возмущенно ответил Саб-Зиро. — Это еще унизительнее, чем быть поверженным и убитым. Вы не понимаете, о чем говорите. Как бы вы ни старались, вам никогда не стать настоящим воином. Вы всего лишь глупая девчонка, вообразившая, что в жизни все бывает легко и просто! Что бы вы ни делали, не вам тягаться со смертью. Забудьте обо мне, живите своей жизнью и разбирайтесь с тем, что натворили.
— Забыть о тебе? Неужели ты считаешь меня настолько пустой и никчемной лгуньей?
— Значит, позвольте мне уйти достойно, не цепляясь за жизнь, и сохраните обо мне добрую память. Это самое большее, чего я могу пожелать. А теперь уходите. Вы лишаете меня покоя, который необходим мне, чтобы подготовиться к поединку.
Китана с трудом встала: голова немилосердно кружилась, а перед глазами, покачиваясь, плыли черные мушки. Она хотела сказать многое — слишком многое, но в направленном на нее холодно-спокойном взгляде темных глаз была такая пугающая отрешенность, что у нее перехватило горло спазмом. Китана повернулась и вышла из комнаты, так и не решившись сказать ни слова. «Это я буду виновата, если он умрет — ведь из-за меня они разрешили провести турнир», — думала она, до крови вцепившись ногтями в ладони.
Часть 27
С той ночи время полетело быстро — слишком быстро. Китане казалось, что она двигается, дышит, живет в стеклянной пустоте, где кто-то равнодушно, со скучающим любопытством наблюдает за каждым ее шагом. Время от времени она ловила себя на том, что не понимает, где находится, зачем туда пришла и что делает — будто ее погрузили в колдовское забытье, из которого ей удалось на несколько мгновений вернуться к реальности. Короткие вспышки осознания лишь усугубляли страх и рвущее нервы чувство отчаянной беспомощности. Китана искала возможные варианты спасения, подбирала слова, строила планы, но все эти усилия были тщетны. Неумолимое, единственно возможное будущее перекрывало все пути к отступлению, являлось в тревожных снах, напоминало себе нотками унизительной жалости в каждом голосе. Саб-Зиро умрет, выйдя на заведомо обреченный поединок, а сама Китана отправится в бессрочную ссылку, туда, где нет ничего, кроме песка и камня. Туда, где однажды она позавидует тому, кто уже мертв.
Сон Китаны сделался мучительно беспокойным, кошмары, в которых ей виделось пережитое в Эдении, перемежались бессонницей. Она могла бы попросить у Шанг Цунга какое-нибудь снадобье, но упорно не желала обращаться к нему за помощью. Китане стало казаться, что ее мучения могли искупить ее вину, умилостивить судьбу, изменить к лучшему и ее собственную участь, и то, что ждало Саб-Зиро. Она, впрочем, не могла не понимать, что это лишь игры загнанного в угол разума, но не могла остановиться. Собственное лицо, отражавшееся в зеркалах, в начищенной до блеска поверхности металлического чайника за завтраком, казалось Китане изуродованным, искаженным, изменившимся до неузнаваемости. Она вздрагивала от каждого резкого звука так, что дрожь царапающей волной прокатывалась по телу, а руки становились противно слабыми. Рукояти вееров казались чем-то невыносимо инородным в потерявших гибкость пальцах. К чему оружие, если больше не можешь защитить себя?