За несколько дней до официального объявления о начале турнира все подготовительные мероприятия были окончены. Мрачные залы и переходы замка осветило яркое пламя факелов, стены украсили многоцветными гобеленами и заново изготовленными имперскими эмблемами. Из Царства Порядка выписали десяток мастеров поварского искусства, которые должны были удивлять гостей самыми изысканными блюдами, ведь для каждого из бойцов очередная трапеза могла стать последней. К организации положенных по протоколу мероприятий Китану не привлекали, хотя прежде это было одной из ее обязанностей. Теперь всем занималась Милина, которая даже не трудилась скрывать самодовольство. Китана даже радовалась такому решению Шао Кана: понимала, что не справилась бы с самым простейшим делом. И все же отстранение глубоко ранило ее и заставило лишний раз прочувствовать свою отделенность — отрезанность — от привычного мира.
Синдел тоже не участвовала в подготовке к турниру. Китана как-то раз попыталась спросить у Шанг Цунга, будет ли мать присутствовать на приемах, но тот оборвал ее резко и сердито, будто она допустила какую-то бестактность. Китана не настаивала. Она так и не виделась больше с матерью и ничего не знала о том, что с ней сталось. Лишь один раз, глубокой ночью, Китана, лежавшая без сна после очередного кошмара, расслышала донесшийся из галереи грохот, а потом громкий, визгливый смех, который заглушили быстрые шаги и испуганные голоса.
С Саб-Зиро Китана тоже больше не встречалась. Первое время она порывалась снова пойти к нему, чтобы начать уговаривать, умолять, упрашивать, но ей не хватило решимости. Слишком страшной была его уверенность в правильности происходящего, готовность к тому, что его ожидало. Иногда Китане начинало казаться, что Саб-Зиро не просто готов — торопится умереть. Воспоминания о часах, проведенных с ним, которые она хранила бережно, как самое драгоценное сокровище, оказались отравлены неотступными мыслями о смерти и сопутствующих ей отвратительных телесных изменениях. В своих кошмарах Китана раз за разом оказывалась в темноте покоев Саб-Зиро в Эдении, звала его, искала, шаря руками по каменным стенам. Когда, наконец, наполнявший комнату мрак разбавлял огонек свечи, в прыгающих отсветах Китана различала искаженное до неузнаваемости, расплывшееся багрово-синее лицо мертвеца. Она вскакивала с постели, дрожащая, взмокшая от пота, с колотящимся сердцем, а потом ее долго и тяжело выворачивали наизнанку рвотные спазмы.
В день открытия турнира Китану заставили надеть церемониальное платье, сшитое из баснословно дорогой ткани — такие прежде требовала для себя Синдел — тщательно уложили ей волосы, а на лицо нанесли толстый слой краски. Оружие к этому облачению, разумеется, не полагалось. К протестам Китаны никто не прислушался: на все ее возражения служанки отвечали, что таков приказ Императора. Она чувствовала себя невыносимо жалкой в неудобной, неподходящей ей одежде. Так же, как в Эдении, когда ей приходилось приветствовать аристократов. Когда Китана спустилась в зал для приемов, Шанг Цунг, увидев ее, ужаснулся и шепотом потребовал, чтобы она немедленно приняла подобающий случаю вид.
— Вы что это удумали? Мы не на похоронах! Сейчас же…
Китана зло скривила губы, оглядела тех, кто стоял подле нее. Барака, Шива и ненавистная Милина были облачены в парадные одежды, но никто бы не усомнился в том, что это воины, все свои дни проводящие с оружием в руках. Китана чувствовала себя униженной. Она не могла не понимать, что ей было предназначено занять место Синдел: красивой, но никому не интересной куклы, улыбающейся откуда-то с высоты трибун.
— Чего ты хочешь от меня, Цунг? — проговорила она, даже не потрудившись понизить голоса. Колдун схватил ее за запястье и весьма чувствительно сжал.