– Ждала тебя, Тиа-ра.
– Спешил к тебе, Миа-ку. Она всегда немного сердилась, когда я передразнивал ее манеру терять «я» и при каждой фразе повторять имя собеседника, но каждый раз не мог отказать себе в искушении. Только для того, чтобы в следующее мгновение еще раз коснуться ее уха, извиняясь.
Она немного помолчала и спросила:
– Стоит волноваться?
Вряд ли это касалось чего-то конкретного. Скорее – всего вообще. Всего, в чем мы сейчас находились.
– Нет, все хорошо, – ответил я.
Моего небогатого опыта в общении с женщинами хватало, чтобы понять: говорить о катастрофах им следовало в последнюю очередь. Не более, чем за секунду до того, как забросить на плечо и утащить в безопасное место.
– Хорошо… – сказала она, но, кажется, не поверила.
Миа-ку умна, а я совсем не умею обманывать.
– Ты знаешь, Конструкта больше нет. Но в жизни многих его как бы и не было… Кажется, ничем серьезным нам это не угрожает, – сгладил я собственную ложь.
– Хорошо, – снова ответила она. – Волновалась о тебе просто, Тиа-ра…
– Нет причин, – улыбнулся я и снова коснулся ее губами.
Миа-ку улыбнулась в ответ. Я почувствовал это по тому, как напряглась ее щека, касающаяся моей щеки. Ее кожа – нежная, слегка бархатистая. Моя – жесткая, прокаленная солнцем, загрубевшая от встречного ветра. Мне иногда кажется, что одно только прикосновение – вот так щека к щеке – может доставить Миа-ку боль. Но не касаться ее не могу.
– С Тами-ра все хорошо? – спрашиваю у нее.
– Да. Да, хорошо все.
– Какой он сейчас?
– Он… Умный. Умный и взрослый. От этого даже страшно иногда, – сказала Миа-ку, чуть смутившись.
– Страшно? Что ж тут страшного? Ты должна гордиться им.
– Горжусь. Горжусь им, Тиа-ра. Просто… Раньше заботиться о нем легко было. Сложно, но легко. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнул я.
– Он был МОЙ. Полностью мой, Тиа-ра. Теперь с ним проще, но сложнее. Он знает, чего хочет, куда хочет. Он уже не такой мой, как раньше.
– Понимаю, – еще раз говорю и искренне надеюсь, что понимаю.
– Наступит время, когда встретимся с ним в проходе. Улыбнется, кивнет и пойдет дальше. Перестанет быть моим совсем.
– Это будет нескоро, – касаюсь ее руки. – Он еще совсем новая жизнь.
– Может, и нескоро… А может, быстрее, чем мы думаем. Но чувствую это уже сейчас. Понимаешь, Тиа-ра? Важно не то, что будет не моим, а то, что прямо сейчас он становится не моим. День за днем. Смотрю, как он становится взрослее и умнее, – чувствую это. И мне страшно.
Я не нашел, что ответить, и просто обнял Миа-ку за плечи. Не знаю, понимал ли я ее сейчас. Наверное, нет. У мужчин все иначе. Взросление мальчика – долгий-долгий путь от матери к отцу, но никак не наоборот.
Тихо. Нежно. Рассеянный свет и приглушенные звуки откуда-то из проходов и общих залов. Совсем рядом с аркой прошлепали по глиняному полу босые детские ноги. Не Тами-ра – какая-то другая новая жизнь.
Как и всегда, в умме Миа-ку пахло травами. Множеством разных трав в невероятных пропорциях и смешениях.
Было бы хорошо оставить все вот так. Выпить этот момент до дна и попрощаться. Но не выходит. Миа-ку – болезненно честная, а я пользуюсь этим неразумно.
В какой-то момент тишина наших объятий перестает быть умиротворенной. В ней появляются нотки напряжения и недосказанности. Я это чувствую очень хорошо, ведь так бывает нередко.
Все просто. Все просто и сложно одновременно: Миа-ку не хочет говорить того, что меня расстроит. Но чувствует, что должна. Она говорит. И жалеет о том, что сказала. А я жалею о том, что она жалеет. А потом я жалею себя. И боюсь, что в следующий раз не скажет.
И всего можно было бы избежать, если не заставлять ее быть болезненно честной. Ведь ей можно доверять, а значит, и спрашивать ни о чем не нужно. Но сдержаться трудно. Слишком трудно для меня.
– Что-то не так? – говорю я ей.
– Все хорошо, – отвечает она, и я понимаю, Миа-ку собирается рассказать то, что меня расстроит. Не хочет, но собирается.
– Расскажи.
Она молчит, а потом произносит совершенно бесполезную оговорку:
– Тиа-ра, ты ведь знаешь, что это не значит ничего?
– Просто расскажи, – снова прошу я.
– Он приходил ко мне снова.
Сердце рванулось куда-то в сторону, ударилось о стенку грудной клетки и сползло вниз.
– И что? – спрашиваю голосом подчеркнуто бесцветным.
– Ничего, – отвечает. – Говорили о чем-то. Потом он пошел к Старейшей.
– И что старейшая?
Миа-ку молчит. Потом произносит как-то слишком тяжело:
– Не знаю, сколько еще смогу отказываться от этой инициации. На меня смотрят, как на предателя женского рода нашего.
– Я не понимаю… Почему это сложно. Не понимаю.
– Тебе и не понять, – тихо произносит она.
– И что теперь? – спрашиваю чуть резче, чем следовало бы, и боюсь услышать ответ.
– Говорю же – ничего. Ничего не было и не будет. Просто мне тяжело.
– Думаю, мне не легче, – не знаю зачем, но жалею себя. Говорю не то, что должен.
– Понимаю тебя, но… Это другое. Совсем другое, – начинает говорить Миа-ку и говорит долго. – Откуда тебе знать о том… что жизнь женщины – это цепочка инициаций от разных мужчин? И чем длиннее эта цепочка, тем правильнее… жизнь женщины. Моя жизнь. Это устраивает всех. Устраивает женщин и больше всего устраивает мужчин. Больше всего именно мужчин, да, – ее голос становится громче, обретает силу и энергию. – Это устраивает всех, кроме женщины, которая хочет эту цепочку оборвать и быть с одним мужчиной. Устраивает всех, кроме меня.
– Но ведь…
– Но ведь и ты в таком же положении, Тиа-ра? – перебивает она меня. – Нет… ты не в том же положении. Ты сможешь спокойно жить и делать новые инициации. Никому дела нет до твоих инициаций. Потом, позже. А я останусь… Непонятой, нераскрытой, неполноценной. Понимаешь, как это?
– Не знаю, – отвечаю. – Не знаю. Быть может, ты преувеличиваешь.
– Тебе лучше уйти, – говорит и поднимается на ноги. Быстрым движением развязывает узел на затылке, и волосы послушно ложатся на плечи. Одна прядь падает на лицо.
– Подожди…
Чувствую, что должен был сказать что-то другое. То, что не заставило бы ее жалеть о своей искренности. То, что помогло бы ей. И, может, еще не поздно, но Миа-ку снова произносит:
– Пожалуйста, уйди.
Я подавлен, разбит. Жалею о том, что она жалеет. А потом жалею себя. И боюсь, что в следующий раз не скажет.
Вернуться? Не пойти к ней снова прямо сейчас тяжело, но я точно знаю: если пойти, то будет еще тяжелее. Это говорят во мне остатки здравого смысла, и, к счастью, они же побеждают.
Стою посреди Площади и думаю: кто же все-таки виноват? Я сам слишком слабый, чтобы довериться ей полностью? Все общество, которое свело нас вместе, но, сделав это, пытается отправить своими дорогами? Сама Миа-ку?
Или, может, он, так настойчиво добивающийся инициации с ней?
Он. Мику-ра.
6. Хорошая попытка
На Огненном острове сегодня Оту-мару – день голосования. Вряд ли кто-то здесь ожидает серьезных изменений, но все рады этому дню: народное единение на Площади вселяет уверенность в то, что любые трудности не так уж существенны, а страхи – преувеличены.
За последние две луны катастрофа Конструкта не забылась, но стала частью новой реальности Архипелага. Падение острова не поняли, но приняли, смирились и учились жить в изменившемся мире. Теперь в центре внимания оказались события, происходящие значительно ближе – на Зеленом острове, история и быт которого всегда были тесно связаны с нашей историей и нашим бытом. Два дня назад впервые за много солнечных циклов (а, может, и вовсе впервые) главным законником там стал человек-из-храма.
А уже вчера мы узнали, что законники Зеленого острова временно отказывают нам в добрососедских визитах и обмене. Трудно было сказать сейчас, что может значить это самое «временно», но последствия налицо: мы не сможем получать зерно и плоды в обмен на огненный песок и механизмы.