А Мартин наблюдал, в основном, за Дворжаком. Ушел тот, кажется, ближе к утру, и, несмотря на это, выглядел бодрым. Но нервным. Лопатой он размахивал с утроенной кровожадностью. Мутная жижа, в которой вынуждены были топтаться ликвидаторы, летела во все стороны, брызгая и на работавших по соседству студентов. Никто и не думал возмущаться — все знали, что стоит выразить недовольство — и вполне можно было изобразить лодку в этом холодном, неприятно пахнущем море.
— Состязания — это хорошо, — поддержал кто-то. — А лавровый венец дадут?
— Обязательно, — заверил Яска. — Вот только выловим его у поваров из супа.
Студенты смеялись. Мартин решил, что случись такое в его годы, он бы тоже с радостью прыгал в рыжеватой воде, в которой как в супе плавало сено. И лопатой бы махал, пусть и без особого усердия, зато с особой осторожностью. Впрочем, во времена его учебы академию так сильно ни разу не топило.
— Недопустимо! — голос доктора Сорьонена донесся из открытого окна на втором этаже. — Это противоречит не только медицинским нормам, но и даже здравому смыслу!
— Доктор, ваше мнение нам известно, — заверил Стивенсон. — Утром мы его выслушали, наверное, раза три, не меньше.
Мартин невольно улыбнулся, прислушиваясь к спору давних идейных противников. Очевидно, Стивенсон неподрассчитал, и вместо своих неотложных дел нарвался прямиком на ужасного в праведном гневе Сорьонена. В том, что именно в таком состоянии Кари и пребывал, сомнений не было. Заглянув утром на чашечку кофе, Мартин обнаружил только сонного Яску, который пожимал плечами и, виновато ухмыляясь, объяснял, что начальник с самого рассвета убежал куда-то с таким лицом, словно на академию обрушились все смертельные болезни разом.
— Неужели обязательно привлекать всех студентов?
— Вы видите иную альтернативу? — процедил Стивенсон.
Мартин очень живо себе его представил. Андреас Стивенсон был невысоким, зато недостаток в росте восполнял шириной однородно-крепкого туловища и длинной седых, чрезвычайно густых усов. Они завивались и торчали, как у кота. Когда Стивенсон хотел быть убедительным, усы шевелились словно сами по себе, и оттого сходство с котом только усиливалось. Сорьонен, напротив, был высоким и сухопарым, и старший в смене доходил ему от силы до груди. Кари, то ли роста стесняясь, то ли просто от привычки криво сидеть за столом, все время сутулился, а значит, бросал гневные взгляды на лысину Стивенсона, от которой те с успехом отражались.
Победителя в споре быть не могло, потому что оба, по сути, заботились прежде всего о студентах. Конец прениям могла положить только капитуляция одного из противников, и Мартин с любопытством ждал, кому же надоест первым в этот раз.
— Хотя бы младшие курсы нужно освободить! — настаивал Сорьонен. — У них уже и так возросла заболеваемость простудными. О чем вы думали, отправляя их нырять в холодной воде?
— Вы были на материке. И если увиденное не произвело на вас впечатления, мне жаль.
— Впечатления не имеют к делу никакого отношения, — упорствовал доктор.
Мартину вспомнилось вчерашнее зловещее предостережение о том, что профессиональную гордость Сорьонена лучше всего не трогать. Очевидно, Стивенсона никто не предупредил.
— Почему бы вам тогда самому не взяться за лопату?
В ответ на такое Сорьонен фыркнул и удалился. Через несколько минут Мартин заметил доктора во дворе, без лопаты, но с колбами, в которые тот принялся набирать грязную воду.
13
Спустя неделю дождь все еще шел, когда мелкий, когда с чем-то отдаленно напоминающим снег, когда теплый, но слишком обильный для окончательно прокисшего здания академии. Кухни, располагавшиеся в отдельной постройке, работать перестали, потому что повара отказывались готовить, стоя по колено в ледяной воде и потому что, во время сделавшейся ежедневной инспекции, доктор Сорьонен увидел, как сочится вода из протекшей крыши прямо в котел с утренней кашей.
Преподавателей и тех студентов, которых не забрали родители, перевели на сухой паек.
А забирали многих. Мартин каждое утро сверял свои прогнозы с действительностью. Обычно пустых мест оказывалось больше. Выходит, несмотря даже на эпидемию, родители многих считали, что чадам будет безопаснее на материке. Что ж, в чем-то они были правы. К концу недели в академии осталась едва ли половина прежнего состава — увезли почти всех студентов из близлежащих стран.
Утром в субботу Мартин стал свидетелем одной такой сцены. У первого курса он, вообще-то, никаких занятий не вел, но пришлось подменять слегшего с воспалением легких преподавателя латыни. Латынь Мартин, разумеется, знал, а, пролистав записи коллеги, решил, что вполне справится. И справлялся, тем более что первокурсники стали до странного тихими и поглядывали на «этого преподавателя со старших курсов» с опаской и уважением.
Его прервали, довольно бесцеремонно, когда Мартин втолковывал, в чем разница между прошедшими временами, приводя в качестве примеров цитаты из Вергилия.
В стыдливо приоткрытой двери маячило лицо де ля Росы, в котором от былой свирепости осталась только омерзительная щетина да неоднократно сломанный нос.
— Мистер Мартин, — физрук откашлялся.
Мартин понял. Такое уже бывало — родители студентов приезжали с нанятыми лодками, и времени ждать окончания занятий у них, как правило, не было. Особенно если собирался очередной шторм. У рыбаков с материка на шторма было невероятное чутье. Когда зафрахтованный судовладелец начинал усиленно дымить вонючей трубкой и выразительно поглядывать то на темнеющий горизонт, то на пассажиров, у тех само собой возникало желание поскорее забрать чадо и вернуться на твердую землю.
— За кем приехали, сеньоре де ля Роса?
— Франтишек, — отозвался физрук, и голова его из проема исчезла, а в коридоре зашумели. Мартин даже разобрал женский голос, ужасавшийся условиями, в которых держат ребенка. Он посмотрел на рыжего, который успел покраснеть и насупиться.
— В добрый путь, — Мартин улыбнулся.
— Я бы остался, — буркнул Франтишек, кажется, себе под нос, но услышали все. Неразлучный Йонне очень по-взрослому скривился, а тот щуплый, которого они когда-то давно пытались избить, пожал плечами. Мартину показалось, что единственная встреча с констеблем Дворжаком сделала из этой троицы друзей.
Стало немного завидно, а потом привычно спокойно и чуточку горько. Дружба. Непозволительная роскошь. Если не можешь ничего отдать, лучше и не брать тоже.
— Продолжим занятие, — объявил Мартин, когда за дверью стихло.
Теперь оставалось ровно тридцать студентов. Такими темпами к концу следующей недели будет уже десять. На старших курсах ситуация была немного лучше, но и там пустые парты мешали вести занятия гораздо сильнее, чем галдевшие студенты.
На следующей паре, уже классической литературы у третьего курса, Мартин увидел в окно и отходящий корабль. Действительно, был местный — рыбаки ходили под парусом на небольших, вертких шлюпах. В гавани, которая была километров на сто дальше к северу, стояли более крупные суда, но фрахтовать такие ради одной короткой поездки вряд ли стали бы даже самые состоятельные родители.
— Знаешь, на что это похоже? — спросил в тот день Ян.
Он приходил теперь каждый вечер, и Мартин поймал себя на том, что даже ждет этих визитов. Агрессивности у его мучителя поубавилось, рукоприкладством он больше не занимался, а потому терпеть его становилось все легче, особенно когда Мартин уверовал, что Вацлав Дворжак, преуспевающий чешский фабрикант, в скором времени затребует сына домой.