— А… — только начал он, но договорить не дали.
— Болят ребра?
— Э-э-э, да. Я же говорил.
— И я говорил, что де ля Роса над ними славно потрудился. Если б не он, мы бы вряд ли тебя вытащили.
Доктор смотрел в загадочное пространство между собственными глазами и линзами очков. Мартин смотрел на доктора. Внимательно смотрел, выискивая опровержение очевидному. Разумеется, находил только подтверждение — покрасневшие, наверное, как и у него самого, губы.
— Понятно, — ошарашенный нахлынувшей неловкостью сказал Мартин. — Понятно.
— Правда, в свидетелях у нас только де ля Роса, так что слухи, может быть, и не поползут, — утешил Сорьонен. — Он не из болтливых, ты же знаешь.
Мартин кивнул.
— А кому-то это надо? — спросил он скептически.
Доктор почему-то скривился, а потом вдруг изрек:
— Ладно, Франс, напугал ты меня порядочно, но другие пациенты никуда не девались, так что давай я тебя в башню отведу…
— Не хочу, — тут же отозвался Мартин, которому вот чего точно не хотелось, так это оставаться одному в темноватой, захламленной комнате.
— Прости, не расслышал.
— Давай хотя бы в медкабинет, — предложил Мартин.
— В медкабинет? — отчего-то с большим сомнением переспросил Сорьонен. — Упорно же ты напрашиваешься на встречу с судьбой.
Недоумение длилось секунд десять, может больше. Этого времени Мартину хватило, чтобы кое-как перебраться на пол и сесть.
— У мистера Дворжака не тиф, но скорее всего, воспаление легких, — заметил доктор, отряхивая колени брюк. Он подобрал с пола ящик, порылся и легко выудил темно-зеленого стекла пузырек, в котором на дне оставалось несколько знакомых пилюль.
— Лучше бы принять сейчас, — добавил он и протянул лекарство Мартину.
Мартин прожевал пилюлю, во рту от нее как всегда сделалось сухо, захотелось пить. Или выпить. Он с этими всеми событиями уже так давно ничего не пил. Неужели не заслужил, ну хотя бы за невольное возвращение с того света.
— Пойдем, — Мартин неловко поднялся, постоял, проверяя, не подогнутся ли ноги в какую-нибудь сторону, словно бы они были гуттаперчевые, сделал пробный шажок, другой.
— Действенный способ, — пробормотал доктор себе под нос.
Они пошли по коридору, сначала медленно, но потом Мартин совсем освоился, и лишь на лестнице Сорьонен незаметно его страховал.
30
Больше всего это походило на переговоры перед уже начавшейся войной.
Сорьонен примостился на краешке стола и методично натирал руки сильно пахнущим антисептиком, обмакивая корпию в открытый флакон.
Мартин расчистил себе пространство на подоконнике, привалился спиной к оконной арке, а ступни упер в противоположную. Завалы бумаг и пустая тарелка, сдвинутые, чтобы освободить место, были теперь на полу.
Де ля Роса висел в дверях, большой, мокрый и тихо взбешенный. Физрук был без куртки, которую отдал Яну.
Ян сидел на кушетке и бессознательно, по-детски болтал туда-сюда босыми, грязными ногами. Куртка де ля Росы была ему широковата в плечах, самую малость, но стояла кособокой палаткой. Руки он не продевал в рукава, а скрестил на груди, мускулы, казалось, позвякивали от напряжения под гусиной кожей. Зубами Дворжак не стучал потому, что они были сжаты так плотно, что кости челюсти запросто могли сломаться.
Еще это походило на суд, где Ян по умолчанию был обвиняемым и виновным. Такие суды несправедливы по своей природе, по предназначению. Так судят пойманных в тылу врага шпионов, борцов за свободу и неугодных обществу.
За все это время, долгих две минуты, Ян лишь однажды взглянул на Мартина. Убедился — жив. Теперь Дворжак немного растерялся, потому что не хотел верить в предательство. Он ничего не сказал де ля Росе, да и зачем? Де ля Роса тоже молчал, пока вел его в медкабинет, грубо, но все-таки заботливо поддерживая за плечи.
— Да я в порядке, — пытался возражать Ян.
— Вот скажет доктор, что ты в порядке, тогда поверю.
Куда не глянь, куда не сунься — везде доктор. Самый важный что ли человек на всем острове? Кажется, и Стивенсон, толстый, усатый хрыч, ничего не мог поделать против этого пропахшего карболкой интригана. Яна трясло, в равной степени от гнева и от холода. А он и не замечал раньше, пока доктору хватало власти и молчаливой, опасливой Яскиной преданности. Потом Сорьонену зачем-то понадобился и Мартин, а Ян слишком поздно узнал главное — тот был не против. Даже не понимал, что предает, потому что никогда и не соглашался на то, в чем Ян был просто, по умолчанию уверен.
Он стиснул зубы еще крепче.
Один против троих. Нет, двоих — де ля Роса не вмешается, будет просто стоять, пока не почувствует себя окончательно лишним, неловко извинится и уйдет пить в покойницкую. Нет, против одного. Драться с Мартином? Презрение — не повод для драки. Противник только один, сидит, сгорбившись, на столе и трет руки.
Плевать на эпидемию. Пусть хоть все перемрут тут без этого доктора. Да мало ли докторов? Мало ли? Пришлют еще, никуда не денутся, вот только поутихнут шторма. У них, в Праге, эти доктора с голоду и за еду лечат, и в ночлежках ютятся вместе с бродягами. Стоит освободить место — набежит целая больница.
— Я пойду, господа, — вот, де ля Роса уже покинул чужое поле боя.
Физрук протопал по пустому этажу, шаги было слышно и на лестнице, почти теперь пустое здание с радостью множило эхо. Нет, не совсем пустое. Где-то на четвертом вскрикнул тифозный, немного помолчал, а потом зашелся громким, матерным воем. Наверное, это был сигнал. Все как будто проснулись.
— Ян, я должен тебя поблагодарить, — голос Мартина звучал очень тихо и официально, интонации коверкал хрип.
Что ты такое говоришь, Мартини? Благодарить, значит. Ты уже поблагодарил, еще как. Многократно, и сидишь тут, спрятавшись за спину более надежного с твоей точки зрения человека. Бессовестный.
А Ян ведь им восхищался. Всегда. Когда слушал яркие, красочные рассказы о выдуманных людях, сперва снисходительно, признавая полную бесполезность предмета, потом уже с живым интересом. Когда с надеждой заглядывал в совершенно пустые, невероятно безразличные глаза, в которых не отражалось ничего даже в самые головокружительные моменты. Когда мешал, когда помогал, когда заботился. Когда обнаружил разломанную не силой, но невероятным остервенением дверь аудитории на втором этаже. До последнего восхищался, даже когда увидел в докторском халате, так явно заклейменного. И теперь немного восхищался, потому что Мартин умудрялся жить, без души, без чувств, да, сейчас это было так явно видно.
Гордость, а может быть, и правда нарождавшаяся пневмония, мешала дышать.
Сорьонен помалкивал, переводя взгляд со спокойного, отрешенного лица Мартина на окаменевшее, бледное, но со слишком ярким румянцем лихорадки, лицо Яна, наполовину занавешенное мокрыми, и оттого темно-рыжими волосами.
— Не за что, — ответ тоже получился официальным. — Всегда пожалуйста, мистер Мартин.
Доктор чему-то кивнул, соскользнул со стола и прежде, чем Ян успел осуществить хоть одно из своих кровожадных намерений, убрался в коридор. Там он отошел на пару шагов и привалился к стене, принялся теребить краешек халата, и без того уже замусоленный. Подумал немного, подождал, а потом снял очки и положил их на подоконник коридорного окна. На всякий случай.
Ян снова не знал, что делать. Враг бежал с поля боя, и понять этого Дворжак был не в силах. По его мнению, Сорьонен должен был в первую очередь оскалить зубы, зарычать, отстаивать как-то свою добычу. Ян решил, что это очередная интрига, и приказал себе быть осторожнее. Насколько можно быть осторожнее, когда в голове мутно и одновременно очень ясно из-за жара, а грудь распирает от гнева так, что вот-вот треснут ребра.
Мартин задумчиво рассматривал его, в обрамлении окна похожий скорее на диковинную, нахохлившуюся птицу. Действительно, птица — с тонкими косточками, уж как он боялся случайно сломать, даже когда бил. А теперь хочется, как куренку шею свернуть. Очень просто.