— Ян, — какой же все-таки странный у него теперь голос.
Яна передернуло, на звук собственного имени он среагировал, как хорошо выдрессированное животное. Это бесило. Он не отозвался.
— Ян.
Мартин осторожно спустился с подоконника. Потревоженные бумаги рассыпались, накрыв пустую грязную тарелку. Двигался жутковато, очень медленно, как будто руки и ноги запаздывали за приказами разума. Ян смотрел, завороженный, но не позволял себе забыть о первоначальном намерении. Где-то он шел против правил, но никогда — против гордости, против чести, и пусть кто скажет, что ее нет у торговца. Стоило все-таки стать военным, все равно отец выставил его из дома. А вот Мартин, подчиняясь правилам, не ведал чести. Никогда, вот оно как.
— Не подходи, Мартини, — это удалось выговорить достаточно тихо, чтобы дежуривший в коридоре Сорьонен не разобрал.
— Да я, в общем, и не собирался, — Мартин, устав пробираться через медицинские катакомбы, с видом пересекшего пустыню Моисея опустился на какую-то коробку. — Мне бы не хотелось снова оказаться в плену.
Ян щелкнул челюстью, прикусив язык до крови. Жалко, до Мартина нельзя было дотянуться прямо с кушетки. Разве что броситься в зверином прыжке, рискуя промахнуться и угодить в какой-нибудь судок со скальпелями.
— Так зачем все это, Мартини?
— Сам не знаю, веришь — нет? — Мартин невинно развел руками. Ян сплюнул кровь на пол.
— Не очень, — признался он, облизнув губы. Не помогло, потому что как раз язык и кровоточил. Пришлось обтирать рот рукой, как пьяный пивовар на пирушке. — Я запутался, Мартини, вообще запутался.
Это были явно не те слова. Лучше подошло бы — чтоб ты сдох, Мартини, да ты и так сдохнешь, я же знаю, что написано в твоей карте. Яска все-таки рассказал, стоило только объяснить ему, с кем ты проводишь ночи. Интересно, глаза… у тебя такие же пустые глаза, когда ты с доктором?
— Тогда будем разбираться, — предложил Мартин. — Последнее дополнительное занятие. Прямо сейчас. Откажешься — твои проблемы.
— Давай. Только без примеров из классиков.
Мартин вздохнул, немного покашлял, потом вдруг неловко улыбнулся и сказал.
— Не хватает алкоголя, правда?
Яна трясло. Так сильно, что складывать слова становилось все сложнее, и сам себе он напоминал заикающегося попугая. И выглядел, наверное, ничуть не лучше.
— Ладно, обойдемся без этого, — согласился Мартин, так и не дождавшись ответа. Разговор уже не ладился и скорее всего, перерастал в лекцию. — Вот что, Ян. Я уж не знаю, чего ты себе надумал, но по-моему, я вовсе не похож на принцессу, которую надо похищать или спасать, что там тебе больше по душе. И, если уж на то пошло, я ведь и не женщина тоже. Понимаешь, о чем я?
— Вовремя напомнил, — хмыкнул Ян, услышав от силы половину сказанного.
Слушать вообще не хотелось, потому что он уже знал, что будет. Это так принято у благородных, посылать к чертям в вежливой, развернутой форме. Так, чтобы и последнее унижение было изящным, хоть сейчас издавай.
— Пожалуй, — Мартин вымучено улыбнулся. — Я виноват перед тобой, наверное, требовалось немножко умереть, чтобы это понять.
— Сам-то веришь? — Дворжак снова выплюнул кровь, потому что глотать ее боялся — вдруг стошнит, для полного и бесповоротного унижения. — Мартини, это звучит как самый идиотский из всех идиотских… самое идиотское… как это, — забытое слово сгубило весь эффект. — Клише.
— Вполне. Я устал, Ян, ходить и бояться, что ты выскочишь из-за угла и открутишь мне голову.
Вот эта идея Яну нравилась с каждой секундой все больше и больше, и особенно подогревал жажду крови тот факт, что Мартин говорил ровным, севшим, совершенно лишенным эмоций голосом. А Ян-то всегда считал бесчувственным, правильно бесчувственным именно себя. Ровно до тех пор, пока не встретил Франса Мартина, преподавателя классической литературы. Расчетливую, издыхающую, удивительно подлую тварь.
— Нет проблем, Мартини, — Ян заставил себя освободить обе руки и развести ими в нелепой имитации дружелюбия. — С сегодняшнего дня просто постарайся не попадаться мне на глаза, идет?
— В чем разница?
— В том, что раньше это было совсем не так, — он уже не заботился, что проклятый доктор слышит каждое его слово, и, вполне вероятно, припас какое-нибудь оружие, с него станется. — А теперь я правда оторву тебе голову, если увижу. Берегись, Мартини.
Мартин что-то говорил, но Ян не слышал. В голове у него совсем помутилось, в глазах плясали цветные звезды, изо рта хлестала кровь. Он вскочил, не разбирая дороги бросился прочь, готовый и в то же время безумно испуганный того, что правда может убить.
В коридоре было совсем темно, и почему-то блестели на подоконнике забытые докторские очки.
— Прощай, Мистер Мартин! — выкрикнул Ян в темноту.
Сорьонен выступил из угла, где стоял все это время, и вытер вспотевший лоб. Подобрал очки и пристроил на носу.
Чем дальше, тем меньше ему нравился этот метод лечения. А если лечение неэффективно, время его прекратить и назначить новое.
31
Одиночество казалось привычным и оттого очень приятным, хотя на самом деле было лишь иллюзией. Но Мартин старался не думать об этом, наслаждаясь самим моментом. Уже стемнело, но впервые за много дней стекло не было мокрым, а луна отражалась в безмятежно спокойном море. Это был немного знак, а может быть, просто затишье перед настоящей весной. На столе горела керосинка, свет играл на золоченых срезах страниц и подкрашивал темную, густую жидкость в бокале теплым оттенком. Оставалась половина, не книги, но разведенного виски. Конечно, никакого льда, но в сочетании с накинутым на плечи одеялом, безо льда было даже лучше.
Мартин перевернул страницу, но сконцентрироваться на древней латыни не получалось. Это потому, что одиночество было не настоящим, а превратилось в некое подобие ожидания. Он немного злился на себя, особенно в первую неделю, но потом нашел это бесполезным и смирился как с меньшим злом. Вторая неделя прошла легче, и отшельничество перестало быть столь утомительным. Жажда деятельности никогда ему не досаждала, а уж теперь, когда сама идея показаться в учебном корпусе или общежитиях равнялась самоубийству, выбора просто не было. Шуточки про Рапунцель и необходимость отращивать косу быстро наскучили, к тому же, третировать ими Сорьонена было столь же продуктивно, как, скажем, пытаться рыть подкоп с четвертого этажа башни. В качестве тюремщика доктор был непреклонен.
Следующий глоток. Подержал во рту, перекатывая жгучую жидкость между зубами, согрел, потом проглотил. Стало еще теплее. Мартин даже подумывал избавиться от одеяла, но в башне были сквозняки, такие, что по ночам порой падала развешанная на стуле одежда. Утром приходилось забавно прыгать, поджимая то одну, то другую ногу, чтобы выудить откуда-нибудь улетевшие штаны.
Но он освоился, все-таки довольно быстро.
В основном спал, особенно первые дни, потому что в лазарете, после того, как состоялся у них с Яном этот разговор, он держался на ногах благодаря шоку. А когда шок прошел, осталась бесконечная усталость, совсем не похожая на чувство облегчения, которое он должен был по идее испытывать.
Это был тогда последний разговор, давно следовало. Конечно, он солгал Яну — не требовалось умирать, чтобы понять очевидное. Он давно понял, просто все надеялся, что и Ян поймет. Напрасно. Нельзя позволять людям так обманываться, конечно же, нельзя. Если бы он сразу, в первый же раз объяснил — он никак к Яну не относится, не хорошо, не плохо, не любит, и даже не ненавидит, скольких бы удалось избежать бед. Наверное, это был парадокс. Ничего, теперь он знает, как защититься и в такой ситуации. Кошмар не повторится. Да и этот уже закончился.