Тут рассуждения безнадежно сбились, Ян опустил руки и с силой сжал кулаки. Потом стал опасаться, как бы не психануть, не использовать покойного в качестве спортивного снаряда. Интересно, как он будет раскачиваться.
Ян перекрестился.
Подумал, что надо выйти из комнаты. Скоро начнется паника, и будет очень неправильно, если его втянут в скорбные хлопоты. Не хотелось. Насмотрелся уже, и даже сказать нечего. Ничего в голову не лезет, только зрение методично подмечает детальки. Нет воображения, Мартини? Это просто ты его не видел.
— Аминь, — сказал Ян мертвецу. — Покойся, что с тобой поделаешь.
Он обошел мертвого, ставя ноги так, чтобы ни в коем случае не наступить на расползавшееся пятно нечистот, смешанных с черной, вонючей кровью. Да, они когда умирают, такое случается.
Вот, например, почему мертвый без сапог. Некому было их снять, да и не те уже времена. Форменные, тяжеловатые сапоги давно не в дефиците.
Ногти на ногах у него отросшие, мутные, загибаются, как звериные. Противно. И белые, сверкающие на солнце волоски вдоль ступни.
Или кисть руки. Расслабленные, худющие пальцы, под ногтями кровь и грязь, потому что тоже слишком длинные. Стричь надо.
И волосы тоже, потому что лица сразу и не разглядеть, так занавесился. Волосы белые, почти бесцветные.
Ян заставил себя оторвать взгляд от покойника и оглядел комнату. Окно открыто, ветер не в ту сторону, в комнате ничего не шевелится. В противном случае этот бы слегка покачивался, да.
А в коридоре кто-то уже бежал. Пока далеко, Ян прекрасно изучил, какие звуки издает здание в каждом конкретном месте. Пора было уходить, желательно, не через ту лестницу, по которой уже спешили на помощь. А чем тут поможешь?
Ян подошел к окну. Старая сосна, как и в годы первых, пьянивших больше страхом, чем пуншем попоек, опиралась на общежитие, как старуха на клюку. До нее — три комнаты, по карнизу с лепниной и затейливыми, теперь обезображенными листьями. Хорошо еще, комната выходит не во двор, а к морю — иначе бы пришлось корчить акробата прямо перед трудягами и физруком, уж тот-то представление оценит.
А стоит того? Может просто сесть, изобразить горе и подождать, кто прибежит?
Ян понял, что не сможет.
Просто не сможет, еще секунда в этой комнате, и его все-таки начнет тошнить. Прощальный взгляд почему-то падает на стол. На столе книги, прибраны, что странно. Пустой стакан, наверное, в нем была вода. Зеленоватый пузырек из-под лекарств, очень знакомых, хотя, может быть, вовсе и не тех. И сложенная втрое бумага, в назначении которой трудно усомниться.
Ян схватил ее, упрятал за пазуху и выбрался на подоконник, а оттуда — на опоясывающий здание карниз, с которого осыпалась штукатурка. Минутой позже, когда он уже перебрался на липкую от смолы сосну, дверь в комнате открылась и пришла давно не нужная помощь.
38
Про бумагу, прихваченную в Яскиной комнате, Ян вспомнил далеко не сразу. После того, как идея пойти упиться в смерть и идея пойти что-нибудь расколотить уступили намного более привлекательной — лечь спать. Если удастся просто так уснуть.
Де ля Роса называл их посиделки цирком уродцев. Физрук изо всех сил старался казаться страшным, за исключением тех моментов, когда хотел казаться вежливым. Вот появление Виртанена в их вроде устоявшейся компании он воспринял спокойно.
Яска с ними сидел, смотрел побитой псиной и порой вставлял слово-другое. Говорить при нем гадости Ян не боялся. Во-первых, хотелось говорить гадости. Во-вторых, Яска был уже не опасен и ничего, вообще ничего не решал. Просто был и все, глупый, чуть трусливый, до чертей влюбленный в доктора.
Ян ворочался, простынь выправилась из-под матраца и привязалась к ногам.
И приспичило же рассматривать мертвеца. Висельник, казнивший сам себя, пугал только теперь, в качестве очень яркого воспоминания, а днем он казался воплощением несвершившейся, никому на самом деле не нужной мести. Яска был похож на доктора, наверное, специально старался. Даже причесывался так же, если конечно, можно было это безобразие назвать прической.
Глупый был человек, а теперь его вообще нет, и Яну было интересно, какого черта он ни о чем другом думать не может.
Надоело быстро. Это было совсем не в его духе, и, наверное, следовало все-таки пойди напиться или подраться. Теперь-то что, даже физрук спал. Ян отбился от простыней, которые, словно водоросли, опутали ноги. Во всяком случае, он выйдет на улицу и проветрится немного, ночь теплая.
Из кармана форменного пиджака, который он и надевать-то не собирался, вывалилась бумага. На одной ее стороне было схематически зарисовано какое-то растение, а потом двумя крупными мазками перечеркнуто.
В темноте ничего не разглядишь, даже если подойти к окну. Ян теребил в руках предсмертное письмо, а что это еще могло быть, и чувствовал себя отчего-то подглядывающим в женской бане. Открывать?
В любом случае, сначала нужно зажечь свет. Почему бы и не открыть. Ведь если кому и следует это прочитать, так именно ему, Яну Дворжаку, с которым Яска вроде бы не стеснялся делиться некоторыми личными тайнами. Одинаковые проблемы, один выжил, другой умер.
Ян долго возился с лампой, надымил, пока она, наконец, не разгорелась. Устроившись по-турецки на стуле, так, чтобы колени упирались в столешницу, он развернул конверт, а потом уже подумал: а что, если письмо по-фински? Что ему тогда делать? Знакомых финнов, к которым можно обратиться с таким вопросом, припомнить не удалось. Был, правда, один… Подумав, что пойдет к доктору с этим письмом, Ян почувствовал обиду. Может и правильно, что Сорьонену оно не достанется. Хоть какая-то справедливость в обмен на вечные муки ада, которые ожидали теперь самоубийцу.
Вернее, мелочная, какая-то неуклюжая месть. Ян решил, что еще подумает, отдавать ли письмо доктору. Для начала его следовало прочитать.
Не финский, повезло.
Читал Ян долго, потому что несколько раз. В последний, уже зная каждое слово, одной рукой держал порядком замусоленную бумагу, другой натягивал на босую ногу сапог.
Ох, как же он заблуждался. Это следовало показать доктору. Обязательно. А может быть, если хватит духу и жажды мести, еще и снабдить для понятности устным комментарием.
Ян уже добежал до двора, когда его остановила мысль — а где, собственно, может быть Сорьонен в четыре часа ночи.
Постояв несколько минут под светом дурной луны, Ян уже шагом отправился проверять лазарет. Змей следовало искать в их логовах, там они прячутся и копят яд.
Пустой этаж, плевать, что громко. Пусть лучше проснется заранее, приготовится. Ян был почти уверен, что доктора в лазарете не окажется, а потому воспринимал это скорее как репетицию. Возможно, Сорьонена удастся поймать только на следующий день, лучше даже в компании его новой медсестрички.
На этом мысли сбились, но Ян отмахнулся — уже научился, это просто, если не зацикливаться. Можно даже про себя послать куда подальше, и станет легче.
Дверь так и не запирают, бери что хочешь. Ян ворвался в лазарет, готовый к тому, что прямо со входа налетит на какой-нибудь хитроумный капкан, но вместо этого подножку подставила пустота. Он запрыгал на месте, пытаясь удержать равновесие, едва не выронил бумагу, наконец, ухватился за косяк.
И тут понял, что не так. В лазарете горел свет. Не лампа, но свечка, порядочный еще огарок.
Ян замер. В лазарете что-то еще изменилось, ах да, порядок был. Жутковатый порядок.
Пришлось вертеть головой, прикидывая, из-за какого предмета мебели на этот раз выскочит доктор и начнет страшно сверкать очками. Ну, у Яна было противоядие, точнее, охранная грамота. Он на всякий случай покрепче перехватил листок с Яскиным письмом.
— Что-то болит?
Яну удалось не вздрогнуть.