— Кари, что ты потерял? — поинтересовался Мартин и в этот раз проснулся окончательно.
Он лежал лицом к стене в позе потревоженного зародыша, а доктор и правда был у стола. Свет тот не зажигал, но вполне хватало и лунного, проникавшего через окно. Мартину подумалось, что ночка-то зловещая, и не будь это старый и добрый, как вековечный песнопевец Вяйнамейнен, Кари Сорьонен, впору было бы схватиться за распятье. Только где его возьмешь.
— Ложись спать, Франс, я на секунду зашел, — повторил доктор.
— Обязательно, — заверил его Мартин. — Только ты тогда греметь прекращай. Лучше я тебе сам скажу, где клад зарыт.
Сорьонен сдавленно фыркнул, или это у него был страдальческий стон.
— Франс, а где виски?
Мартин перекатился на другой бок, чтобы получше рассмотреть доктора, который хочет выпить среди ночи. Да и вообще доктора, который хочет выпить. Сорьонен ведь не пил, правда не пил, вообще. И идея подбить его на полстаканчика хорошего виски была в большей степени озорством.
— А я как раз собирался предложить, — порадовался Мартин, подозрительно поглядывая на Сорьонена.
Доктор пожал плечами.
— Так ты уже знаешь, — тусклым голосом сказал он. — Тогда вылезай, только оденься. У вас в семье приняты были поминки?
— Поминки?
— Поминки, — Сорьонен уже и без его помощи разыскал бутылку, она стояла, даже не спрятанная, а просто немного заваленная, прямо на подоконнике. — Когда я учился на Востоке, в Санкт-Петербурге, часто такое видел. Умирает человек, а все его родные собираются и пьют до потери сознания.
— Ну, что-то подобное везде есть, — не очень уверенно заметил Мартин. — А у нас сейчас будут поминки?
— Да.
Мартину сделалось холодно и жутковато. Кого Сорьонен собирался поминать, он в толк взять не мог. Спросонья разум какой-то размякший, не способен связать даже простейших вещей. Но что поделаешь, поминки, значит поминки. Неплохое занятие для часа, когда если проснешься, уже не сможешь уснуть до утра, особенно при такой-то луне.
Пришлось выбраться из-под одеяла и натянуть кое-какую одежду. Сорьонен висел над столом и воевал с виски, который все никак не желал открываться. Руки у доктора подрагивали, бутылка тоже. Промучившись еще с минуту, Кари обреченно вздохнул и отправился к специалисту, который в тот момент сидел на кровати и застегивал рубашку.
— Сразу видно, никакой практики, — покровительственным тоном проговорил Мартин и отобрал у доктора бутылку.
Стакан был один, после непродолжительных поисков он обнаружился, задвинутый под кровать. Мартин оставил его себе, а Сорьонена хотел отправить за колбой, но вдруг раздумал и встал хозяйничать сам. Ради такого случая, пожалуй, стоило.
— Мне жаль, но закуску я съел на ужин, — извинился он.
Колбу пришлось ополаскивать, Мартин провозился долго, и уже сам себе начал напоминать не по делу копошащуюся кухарку. А в это время на плите сбежало молоко, и вообще, все блюда подгорели. Кстати, горелым и правда пахло, причем почему-то именно от Сорьонена.
Мартин передал ему еще мокрую колбу, сел рядом и разлил виски. Все это время его не покидало ощущение нереальности происходящего, и не последнюю роль играл в этом свет, вернее, его рыжеватое, но совсем не уютное подобие.
— Кари, а что у тебя сгорело?
Доктор проглотил виски, даже не согрев. Точно, никакой практики. Поморщился, обтер губы, и тут Мартин наконец-то заметил, что руки у того перебинтованы поперек ладоней.
— Медкарты и частично я сам, — равнодушно отозвался Кари. — Свечу опрокинул.
— А я ведь сегодня там прибирался, — расстроился Мартин.
— Правда?
Так он еще и не заметил. Мартин наполнил опустевшие сосуды.
— Конечно, правда. Но, видимо, не стоило.
Сорьонен не ответил, и его все еще колотило.
— Даже не знаю, что тебе сказать, — через некоторое время вздохнул Мартин.
Вот поэтому он любил пить в одиночестве. Когда рядом сидит кто-то и так держится за колбу с виски, словно это спасательный круг, нужно что-то говорить. А говорить нечего. И молчать тоже неловко, потому что слова явно нужны, вот только попробуй пойми, какие именно. Странно это было, работать преподавателем-словесником и не находить нужных слов.
А может быть, и не нужно ничего говорить. Такой Сорьонен до жути напоминал его самого, потому что разговаривал, более ли менее адекватно проделывал простейшие жесты — протянуть колбу, кивнуть, выпить — но его, Мартина, не замечал. Вот это состояние, когда умудряешься быть один даже если кто-то искренне пытается помешать, Мартин знал превосходно.
Оказывается, со стороны это выглядело жутко. Понятно теперь, почему Ян так бесился. Мартин и сам немного не в своей тарелке себя чувствовал и уже совсем не радовался такому собутыльнику.
Некоторые, когда выпивают, становятся счастливее и болтливее. Мартин к этой категории не относился, Сорьонен, как выяснилось, тоже. Оба они с небольшими оговорками могли причислить себя к другому типу — тем, кто выпив, мрачнеет и замыкается. Таким, вообще-то, лучше пить в одиночестве. Но у них же поминки.
Мартин проглотил старательно разогретый виски. Поминки. Чьи все-таки?
— Кари, а кто умер?
— Яска днем повесился, — сообщил Сорьонен.
Спокойно так сказал, профессионально. Мартина словно колодезной водой окатили, только-только подступивший хмель разом слетел. Ну да, можно было и догадаться. Панику ведь еще когда подняли, а он все время просидел в лазарете и еще удивлялся, чего это не идут пациенты. А с какой стати они пойдут, если доктора там нет.
— Как повесился?
— А как вешаются, Франс? Тебе правда интересно знать?
— Не хочешь, не рассказывай, — и зачем было спрашивать. Ведь не для того он пил, чтобы еще разок пережить такие ощущения. Мартин примирительно поднял руки, и ту, что держала стакан, и свободную.
— Поганый денек выдался, — сказал доктор. — Порой я свою работу ненавижу, в такие вот дни.
Мартин запаниковал. Кажется, Кари все-таки решил разговаривать. Хуже того, сейчас, в шоковом состоянии, вполне мог наболтать и того, чего Мартину слышать вовсе не следовало. Это было грубейшее нарушение порядка, потому что в ответ он сам наверняка сообщил бы не меньше. А ведь им потом дальше вместе работать, и стоит выдать одну тайну, остальные последуют за ней.
— Пей лучше, — он наполнил докторскую колбу до краев.
Виски в бутылке кончился, поэтому себе Мартин наливать уже не стал и только надеялся, что такой дозы хватит, чтобы усыпить одного до кончиков волос сумасшедшего доктора.
Тот покорно проглотил, все и сразу. Даже морщиться не стал, а Мартину пришли на ум страшилки о том, что студенты медицинских академий на спор забираются ночами в лаборатории и много что там выпивают. Тоже на спор. Может быть, это была правда.
— Это же не твоя вина, — рискнул сказать Мартин и забрал у доктора опустевшую колбу.
— Как раз моя, — возразил Сорьонен. — Когда умирает пациент, это в основном вина врача. Даже если он просто приехать не успел.
— Ну, если тебе так больше нравится думать, пускай будет твоя.
Мартин почти смирился уже с тем, что ему придется выслушать. Вот только жаль было, что иллюзия непогрешимого, очень надежного доктора таяла с каждой секундой. Впрочем, рано или поздно это должно было случиться, а он вообще зря за нее цеплялся. Слабые или стараются жить сами, или становятся еще слабее.
И тут его осенило. Средство было безотказное, действовало даже на взбешенного Яна. Мартин задержал дыхание, и, убедившись, что Сорьонен смотрит в пространство и мимо него, принялся кашлять. Для пущей достоверности он прижал руки к груди. Получалось реалистично, и через секунду к собственным рукам добавились чужие, пахнущие карболкой и дымом.
— И ты туда же, — проворчал Сорьонен. — Где пилюли?