Когда они об этом говорили, еще было наводнение, а эпидемия казалась лишь иллюзорной угрозой. Яну было плевать и на то, и на другое. Ему было хорошо, настолько хорошо, что он и сам это чувствовал. И наивно думал, что станет еще лучше. А это, оказывается, был уже предел. Дальше — только хуже.
Мартин, наконец, признался в своих чувствах, вернее, в том, что у него их нет, не было, и вообще, все это случилось не с ним.
Яска повесился.
Академию, по сути, закрыли.
Даже чертов де ля Роса, и тот удрал в армию.
Ян разве что за голову не схватился. И схватился бы, да руки все еще впивались в косяк. Тело прогибалось, туда-сюда.
Может быть, отец был прав — всегда нужно сперва думать. Ян старался, но не всегда это получалось делать своевременно. Обычно сначала реагировало тело, сильное, тренированное, надежное. Разум же оставался разбираться с последствиями действий безупречного тела.
Ян отправился в лазарет.
Если повезет — там окажется только доктор. Помнится, у них еще оставался разговор. И в этот раз победа еще не известно, за кем будет. Потому что Ян твердо решил держать себя в руках. Доктор выигрывал только потому, что дольше сохранял контроль. Понятно, если хоть немного подумать.
А если повезет еще больше — там не будет доктора, но будет Мартин. Яну было, что сказать и ему. Тоже без нервов, так же равнодушно и логично, как было в свое время сказано и ему. Оторвать голову? Ян надеялся, что все-таки не настолько он безумен.
Не повезет только в одном случае — если в лазарете вообще никого не окажется.
44
Джейн казалось, что ее заперли в комнате с каменными дверьми. Она колотила по ним киркой, которую дали, чтобы поиздеваться. Дверям не делалось ничего, а ее валила с ног усталость, и каждый удар забирал то, что она считала своими распоследними силами.
Кто бы мог подумать, что доктор окажется таким.
Джейн ничего не могла с собой поделать. Хотелось помочь, защитить, при виде любого страдания — одна и та же реакция. В мире столько боли, столько ненужных войн, а еще вот этот человек, похожий на собственный призрак, которому тоже нужна помощь. Только Сорьонен себя спасать не позволял.
Ладно. Она не настаивала, вернее, настаивала, но до определенного предела. Джейн временно отступила, тем более, что в остальном работа у них шла хорошо. Кари, который упорно требовал, чтобы его звали доктором, бросился на организацию военного госпиталя едва ли не с большей самоотверженностью, чем она сама.
Запретил устраивать палаты в насквозь тифозном учебном корпусе.
Помог с размещением сестер милосердия в более ли менее отреставрированном общежитии естественного.
Убедил Стивенсона, что тот всю жизнь мечтал уговаривать попечителей заниматься благотворительностью в пользу жертв войны.
Сварил кофе, три раза. Раздобыл где-то бисквиты.
Раз пятнадцать спросил, не пора ли Джейн отдохнуть с дороги.
С интересом выслушал все ее рассуждения о том, что медицинская помощь должна оказываться независимо от того, к какой стороне принадлежат пострадавшие. Правда, выразил сомнение, что солдаты Восточного конфедерата, пусть даже раненые, позволят себя везти в самую глубь Северного.
Но на все вопросы о себе, и, что главное, о Франсе Мартине, отвечал в лучшем случае общими словами. Этого-то Джейн и не понимала. Очевидно же — с помощником доктора, который на самом деле оказался преподавателем классической литературы, творилось что-то страшное. Он выглядел ходячим покойником, даже хуже. А доктор ничего не хотел говорить. Сперва пытался отшучиваться, потом отнекиваться, наконец, вежливо, но так жестко, что у Джейн покраснели щеки, попросил не лезть в это дело.
— Джейн, это никак не относится к Красному кресту, — добавил он. — Более того, вмешиваться в мое лечение я вам не позволю.
Джейн на время утратила дар речи. Каменные двери, а за ними нуждающийся в помощи человек. Злость давила, как всегда, когда мисс Д" Аквино не давали делать то, ради чего она жила. Но ей было не восемнадцать, чтобы рыдать от обиды и запираться в комнате. И не двадцать пять, чтобы от безнадежности бросаться в опасные авантюры. Ей было почти тридцать пять, и в американском Красном Кресте она была третьим сверху человеком. Поэтому Джейн лишь глубоко вдохнула, приказала себе успокоиться и решила, что обязательно найдет способ помочь Мартину, вне зависимости от того, что по этому поводу будет думать доктор Сорьонен.
К тому же, Кари ошибался. Любое страдание относится к Красному Кресту, вне зависимости от того, война это или мир.
Доктор умчался в пятый раз поговорить со Стивенсоном, теперь по поводу небольшой переделки дренажной системы. Нанять на суше рабочих было уже не проблемой, а немного изменив устройство водопровода, можно предотвратить новую эпидемию. Да, в борьбе за санитарию они были с Кари единодушны.
Джейн пила кофе и задумчиво оглядывала лазарет. Впрочем, не из праздного любопытства. Медкарты сгорели, это она уже знала и даже лично помогла вымести то, что от них осталась. Но она была все же уверена — карта Франса Мартина в общей куче не лежала, а значит, уцелела. Ничего страшного не будет, если Джейн сейчас найдет ее и пролистает.
Но где же…
Картотеку Джейн уже проверила. Там только лекарства, и их недостаточно, придется распорядиться о новых.
В шкафчике были только инструменты, а вот склад коробок, похожий на остатки форума в Риме, несомненно, мог служить заветной медкарте убежищем. Джейн поднялась, воровато выглянула в коридор, улыбнулась сама себе и решительно шагнула к катакомбам. В первой коробке был гербарий да еще сушеные жуки в коробочках. К медицине подобные вещи отношения не имели, разве что Сорьонен на досуге развлекался алхимией. Во второй — учебники по ботанике. Джейн в который раз подивилась, до чего разносторонним человеком оказался это странный доктор. Затем пошли сплошные подшивки медицинских газет, пробирки, корпия и бинты…
Джейн поспешно закрыла коробку. Доктор возвращался, не трудно догадаться, с какими новостями. Стивенсон был человек упрямый, но падкий на лесть. И еще он предпочитал уступить, если на него наседали со всех сторон. Так что Джейн отвечала за лесть, а Сорьонену остался натиск. Стало быть, о переделке дренажной системы уже можно не беспокоиться.
Джейн успела сесть на кушетку и раскрыть чемоданчик, вытащить какие-то бумаги, повернуть их так, чтобы не читать вверх ногами. Дверь открылась, но вместо Кари появился кто-то совсем незнакомый. Джейн подняла голову от документов и посмотрела на гостя. Вероятно, понадобилась медпомощь.
Вновь прибывший был, судя по всему, студентом. Странно только, почему он еще не уехал. Утром казалось, что с острова бросились все и сразу, капитан Нансен даже беспокоился, удастся ли всех уместить на бриге. Это на бриге-то!
А этот не уехал.
И медпомощь ему не требовалась. Конечно, налицо были признаки недосыпания и недоедания, но в целом мальчишка выглядел здоровым. И не мальчишкой вовсе, а молодым, сильным, очень красивым мужчиной. У него были темные, с рыжим отливом волосы, падавшие на лицо и плечи, и очень выразительные, темные глаза. Вот только ничего хорошего они не выражали.
— Простите, я могу вам помочь? — спросила Джейн, гадая, по чью душу явился этот молодой человек.
Тот опешил. Ну конечно, он не ее здесь ожидал увидеть. Джейн почувствовала неладное, в точности так, как когда Сорьонен попросил ее не вмешиваться в лечение Франса Мартина. И тут ее посетила догадка. А студент вошел в лазарет и теперь висел над столом, глядя в темное окно.
— Значит, богадельня все-таки, — заключил он.
Джейн рассмеялась, хотя жутко не любила, когда так называли госпитали. Слишком похоже было на правду.
— А я, мистер, в ней мать-настоятельница, — сказала Джейн тем же тоном, что и парень. — Не пожертвуете монетку?