- Пульс сто… другого способа нет. Без сенсора система не работает… пульс почти в норме, можно увеличивать.
Жуткий диалог, жуткое место.
- Тройную… норма…
- Красная тревога! Красная тревога! - Завизжала Тора женским голосом, в котором проскальзывали истеричные нотки. - Красная тревога, прорыв периметра! Это мятеж!
Несколько секунд молчания, которое нарушил первый голос:
- Ты… тварь… думаешь, тебе все сойдет с рук? Не приближайся! Назад, я сказал, иначе я нажму… Назад! - Вопль резанул по ушам, а тело с неприятным стуком упало на пол.
- Потом я совсем проснулась. Больно было, я плакала, а все равно было больно. Почему они любят делать больно?
- Не знаю.
Мне бы тоже хотелось получить ответ на этот вопрос, а еще выбраться отсюда, желательно живой.
- Наклонись, - приказывает Тора, и я послушно наклоняюсь, детские пальчики ощупывают шрамы и рубцы, их прикосновение неприятно, но оттолкнуть руку Торы я не решаюсь. А она заботливо интересуется.
- Болит, да?
- Болит.
- Ты тоже плакала, но никто не пришел?
- Да.
- Знаю, я слышала. Я спрятала солнце. Когда ты плакала, мне тоже было больно.
- Прости. И спасибо.
Говорю это совершенно искренне, потому что верю, что Тора помогла мне, что дождь - ее подарок, ведь на небе не было желтой звезды.
- Пожалуйста, - отвечает она. - Я не могу это исправить, потому что здесь ничего не происходит, а там, где происходит, я ничего не умею. Зато я умею строить двери, - Тора улыбается и дергает себя за косичку. - Это просто, смотри.
Она, прикусив губу, пристально вглядывается в гладкую, выкрашенную буро-зеленой краской стену, и прямо на моих глазах на стене вырастает дверь, самая обычная, точная копия той, через которую мы прошли, спускаясь в подвал.
- Пойдем, - говорит Тора и дергает за рукав. Иду. Дверь открывается с раздражающим скрипом, а за ней… белая строгая комната, низкий столик и фарфоровые чашки, ваза с вареньем и надкушенная булочка.
- Хочешь еще чаю?
Машинально киваю. Значит, все двери создавала Тора?
- Да, - говорит она, наливая в чашку кипяток. Фарфоровый чайник исходит паром, и Тора держит его на вытянутых руках, ей тяжело.
Ей не может быть тяжело, так как ее не существует, вернее, не существует Торы-ребенка, а… кто же тогда? Машина? Болезненная иллюзия? Одна из тех, что видят перед смертью.
- Нет, - Тора ставит чайник на стол и белые завитки пара исчезают.
- Что «нет»?
- Я не иллюзия и ты не ум…мираешь, - слово она произнесла с явной неприязнью.
- Ты мысли читаешь?
- Мысли? Я просто слышу. Иногда так, как сейчас, иногда иначе. Ты тоже умеешь слушать, но в одну сторону, по ниточкам, вот по этим, - Торина рука замирает в миллиметре от нити, связывающей меня с Рубеусом, я не знаю, как такое возможно, ведь сама связь по определению бесплотна, вернее, не то, чтобы бесплотна, но… это чистой воды энергия, а как можно увидеть энергию? Но Тора видела, а я чувствовала, что стоит ей захотеть, и нить связи разорвется точно так же, как рвется самая обыкновенная нитка.
- Когда здесь, - Тора все-таки касается нити, и та отвечает на прикосновение болезненным звоном, от которого в моей голове вспыхивает огненный шар.
- Когда ты говоришь здесь, то я слышу очень хорошо, - как ни в чем ни бывало продолжает Тора, хорошо, хоть руку убрала. Прихожу в себя медленно, а у чая появляется неприятный металлический привкус.
- Значит, ты слышишь?
Она кивает, намазывая кусок булки вареньем. Тягучее, мутно-розовое, оно капает на белоснежную скатерть, и Тора, поддев каплю пальцем, слизывает.
- Раньше не сразу слышала, потому что не было этого. Как оно называется?
- Связь.
- Смешно. Раньше была другая связь, теперь эта. Тоже хорошо. Я и других слышу, таких, как ты, и других, похожих на тех, что внизу выключены, но только которые включены. Их много и здесь, и там, где далеко. Есть место, откуда слышно… но ты же не знаешь слов?
- Не знаю.
- И хорошо. Их плохо слушать. Тяжело. Хорошо, что они с другой стороны. Раньше я никого не пускала, но теперь если немного, то можно… - Тора вздыхает, и косички забавно вздрагивают. Я тоже вздрагиваю, рефлекторно. - Тот, который пришел первым, был злой, он предложил плохую игру.
- И все-таки, что ты с ним сделала?
Тора пожимает плечами, морщит нос и, слизав с пальцев розовые капельки варенья, отвечает:
- Дверь. В узле. Это тоже игра, но ему вряд ли понравится. Когда узел - угадать сложно, слишком много мест в одном связано.
- Я не понимаю.
- Глупая, - упрекает Тора. - Это совсем просто, смотри сюда.
Ее пальчики скользят по воздуху, и тот покорно расцветает многомерной паутиной. Нити ядовито-желтые и агрессивно-красные, благородно-синие и умиротворенно-зеленые… нити толстые, как канаты, и тонкие, как настоящая паутина. Чем пристальнее я вглядываюсь, тем больше их становится.
- Когда дверь создаешь, нужно слушать, куда она идет. Здесь и здесь, - Тора легонько касается толстых, похожих на золотые цепочки, лучей, - легко, прямые, видно, что дверь откроется на другом конце, понимаешь?
- Да.
- А вот если здесь, - пальчик упирается в забавный клубок, из которого торчат разноцветные обрывки, - тогда не угадаешь. В узлах они начинаются и заканчиваются, может здесь, может в другом месте, я пока не поняла, но я стараюсь.
- И что будет, если создать дверь в узле?
- Ну, она откроется в другом узле, но где и когда он будет… или был… мне нравится на них смотреть, правда, красивые?
- Правда.
Моргаю, и нити исчезают, это хорошо, в центре разноцветной паутины я чувствовала себя весьма неуютно.
- Я думаю, что узлы, они все наружу, а линии - это здесь. Твою дверь я по линиям делала.
- Ты умница.
Тора краснеет, но видно, что похвала ей нравится. К черту, машина или нет, но она - живая, настолько же живая, как и я.
- Не бойся, - она смотрит снизу вверх. - Ты хорошая. И красивая, даже теперь красивая. Все-таки я наверное стану такой же. Но потом, со временем. Хочешь, я научу тебя строить двери?
Глава 10.
Фома
День как день. Ранние заморозки высеребрили степь, предупреждая людей о грядущей зиме, и люди внимают предупреждению. Их вера ослабла, уступая место страху, который в свою очередь порождает сомнения. Пока робкие они замаскированы под вопросы, которые с тихим шепотом переползают от одного костра к другому. Но скоро люди осмелеют настолько, что станут задавать эти вопросы вслух. Если бы в степях было чуть больше еды… или топлива… или хоть что-то, из чего можно построить дома… и если бы Януш не заболел.
До чего не вовремя.
- Что смотришь, ждешь, когда сдохну? - Януш улыбался, даже теперь, изнывая от жара и слабости, улыбался, а серо-голубые глаза глядели настороженно. - Не сдохну… я крепкий. Вот отлежусь и всем им… что говорят?
- Ничего.
- Врешь. Боятся. Я отсюда чувствую, как они дрожат. Ур-р-роды! - Януш, откинув одеяло, сел на кровати, его шатало от слабости, но сдаваться генерал не собирался. - Одежду дай нормальную.
- Тебе нельзя вставать.
- Иди в задницу! Еще и ты командовать будешь. Кто ты такой, чтобы командовать? Ты - отребье человеческое… все вы отребье… щенки скулящие… сначала пятки лижут, а стоит чуть приболеть и тут же готовы продать… Пить хочу.
Фома подал кружку с водой. Пил Януш жадно, почти захлебываясь водой. Тонкие струйки стекали по заросшему жесткой щетиной подбородку на худую шею и грязную мятую рубаху, но генерал не обращал внимания на подобные мелочи.
- Никто не заходит… с-с-волочи. А ты чего здесь? Жалеешь?
- Жалею.
- Засунь свою жалость знаешь куда? Мне не нужна жалость! Н-ненавижу.
- Кого?
- Всех, - убежденно ответил Януш, отшвыривая пустую кружку. - И тебя тоже. Тебя особенно. Ты меня жалеешь, а они боятся. Правильно… без меня они никто. Пустое место. Уходят? Пусть уходят.