- Да, в покушении на убийство. Но ты-то можешь?
- Теоретически могу. Но практически, зачем мне, вице-диктатору, вмешиваться во внутренний конфликт дома? На каких основаниях? Покушение - еще не убийство. Мика станет отрицать, ссылаясь на твои же слова, и мне придется признать либо твою правоту, либо твою некомпетентность. Ясно?
- Вполне. Вмешиваться ты не будешь.
- Не буду. Таким образом, имеем официальную версию о несчастном случае, с которой всем остальным придется согласиться.
Согласиться? Рубеус представил, что скажет Коннован, услышав эту самую «официальную» версию. Да и захочет ли она вообще разговаривать? Вряд ли. Ко всему получается, Мика выйдет сухой из воды? И это благодаря его, Рубеуса, непроходимой тупости. Ну почему с женщинами так сложно?
- В общем-то, я здесь несколько по иному поводу. - Карл сел в кресло и скрестил руки на груди. - Возвращение Коннован многое изменило. Я, конечно, рад и все такое, но… Равновесие нарушено. И я не могу игнорировать нарушение одного из основополагающих законов. Точнее, мог и делал… но ты случайно не знаешь, кто донес Мареку о том, что связывает тебя и Коннован?
- Ближе к делу.
- Ближе? Куда уж ближе. В общем, валири не может занимать более высокое положение, чем вали, понимаешь? Честно говоря, я и сам не слишком-то рад подобному повороту дел. Рокировка вызовет проблемы. Но Dura lex, sed lex. Итак, ты не можешь больше называться Хранителем, равно как и хозяином замка. Всю документацию, печати и прочие атрибуты надлежит передать Коннован. Приказ. Не мой, а Марека. Он был очень… возмущен. Пока Конни не совсем… здорова, ты как валири имеешь право исполнять обязанности Хранителя, но между исполнять и быть существует разница.
Да, Рубеус понял. Строить замок, налаживать производство, поднимать регион, а потом просто отдать все это кому-то другому, пусть даже Коннован?! Она не справится, она же ни черта не соображает в делах! У нее ни знаний, ни опыта, а значит… значит, все, что он создавал, полетит к чертовой матери.
- Мика поэтому пыталась убить Коннован?
- Думаю, да. Сначала донесла, получила молчаливое согласие и, вероятно, некие гарантии. А я выговор и подозрения в нечестной игре. Предполагаю, Марек от души забавляется, наблюдая за возней, - Карл нервно вздрогнул, видимо, разговор с Диктатором был весьма неприятным. - Крысиные гонки, кто первый, тот и прав. Черт! Если бы ты знал, как меня достали эти игры в политику. Поневоле начинаешь думать, что лучше бы Коннован не возвращалась.
Впервые эта высказанная вслух мысль не вызвала внутреннего протеста. Цинично, но верно. От Хранителя слишком многое зависит, а Коннован не справится.
Коннован
Чем больше проходило времени, тем сильнее разгорались злость и обида. Он меня ударил! Он! Меня! Ударил! По лицу! Причем дважды! Скорее обидно, чем больно, но обожженая губа распухла, и царапина от перстня кровит. Эту рану я ощущаю как-то иначе, чем остальные. Она похожа на клеймо.
Правильно, клеймо и есть.
Сукин сын. Выходит, что Мика для него важнее. Конечно, она ведь красивая, а я? Зеркало с садистской аккуратностью отражает все мои шрамы, старые и новые, белые следы от старых ожогов и совершенно свежие, заработанные утром волдыри. Без слез не взглянешь, но плакать я не буду. Принципиально. Пусть катится к чертовой матери вместе с Микой, замком и самомнением…
Он ведь даже разобраться не захотел.
Холодная мазь слегка приглушает боль, плохо, что до спины не дотянутся. Хоть бы прислали кого помочь. Впрочем, обойдусь, ничего мне от них не надо. Ненавижу. Всех ненавижу. До того ненавижу, что сердце останавливается.
Медицинский отсек маленький, метров двадцать - двадцать пять. Стены то ли зеленые, то ли коричневые, пол выложен скользкой плиткой, а потолок темный, в цвет стен, создается ощущение, будто я в тесной темной норе. Зато здесь тихо. И подумать можно. Хотя, о чем мне думать? Собираться и уходить. Сегодня вряд ли получится, но завтра я уйду. Еще не знаю, куда, но непременно уйду, к той же Торе… или Карлу, если он согласиться принять.
Карлу все равно, как я выгляжу.
Лежать на обожженной спине больно, и я переворачиваюсь на живот, что, впрочем, не намного лучше.
- Коннован? Ты тут? - Конечно же, это Фома. Ему единственному не все равно, что со мной происходит. - Что случилось?
- Ничего.
- Вижу, - он присел рядом. - Опять? Где?
- Здесь.
Его присутствие успокаивало. Фома больше ни о чем не спросил, молча взял банку - мази осталось меньше половины и, чувствую, завтра мне будет не очень-то хорошо - принялся осторожно втирать в обожженные плечи. Прикосновения причиняли боль, но я терпела, лучше так, чем никак вообще.
- Ты злишься.
- Злюсь, - отрицать очевидное не имело смысла. Я злюсь, вернее, ненавижу.
- Почему ты не поговоришь с ним?
- С кем?
- С Рубеусом. Почему не расскажешь и… лежи смирно, - он нажимает на шею, - а то больно будет.
- Мне и так больно.
Вопрос я игнорирую, не хочу отвечать, потому что… потому что просто не хочу. Потому что это нечестно так со мной поступать, потому что нечестно бить меня, потому что нечестно выбирать кого-то другого.
Мику. За нее он заступился, за нее он испугался, а когда я звала, когда умирала и не знала, как выжить, он не пришел.
- Срезать нужно, иначе присохнет и тогда только с кожей.
Это Фома про майку.
- Надо, так срезай, ножницы где-то там.
Шевелиться неохота, и я лежу, думая о том, куда исчезнуть, чтобы никому не мешать. Ножницы щелкают. Холодные, но не больно, мазь действует одурманивающее, и я почти расслабляюсь. Настолько расслабляюсь, что задаю вопрос:
- Как ты думаешь, он любит ее?
- Кто? И кого? - Фома убирает жесткую ткань по кусочкам, старательно, пытаясь не причинять лишней боли, и я несказанно благодарна за такую заботу.
- Рубеус. Мику.
- Не знаю.
- Зато я знаю
Фома только хмыкнул и велел:
- Переворачивайся, спереди тоже срезать надо. Да и вообще нужно было снять, прежде, чем мазаться.
В этом плане он, конечно, прав, но шевелиться - значит причинять себе дополнительную боль - и я продолжаю лежать.
Я не слышала ни скрипа открывающейся двери, ни шагов, но когда в пределах видимости возникли щегольского вида светлые ботинки, не удивилась. Карл умеет передвигаться совершенно бесшумно.
- Ты иди погуляй. - это судя по всему адресовалось Фоме, и тот благоразумно последовал то ли совету, то ли приказу.
- Привет. Рада тебя видеть.
- Врать ты так и не научилась, - он снимает пиджак и закатывает рукава рубашки, на сей раз рубашка черная, а пиджак светлый. Ему идет. - Ну и что это была за истерика? Лежи, не дергайся, обгоревшую кожу лучше срезать. Будет больно.
- Знаю.
Я уже забыла, как это, когда не больно. Руки у Карла строгие, зато им можно верить.
- Мазь зря истратили. Чего еще ждать от человека? Кстати, ты не ответила. Что ты тут устроила?
- Мика пыталась меня убить.
- И что? Это еще не повод, чтобы вести себя подобным образом. - Карл подвигает поближе стол с инструментами, блестящие изогнутые иглы, причудливых форм ножи и ножницы напоминают пыточный инструмент. Смотреть на них неприятно, и я отворачиваюсь к стене. От неловкого движения кожа моментально натягивается и местами трескается. М-мать!
- А ты больше вертись, еще больнее будет, - тут же отзывается Карл.
- Дай наркоз. Ну пожалуйста, я больше не могу. Я устала, я не хочу боли, я не хочу видеть ни Мику, ни его… я хочу просто уснуть. Забери меня отсюда, ну пожалуйста, я не буду мешать, ты вообще не заметишь, что я есть и…
- Прекратить скулеж.
Холодная ладонь ложиться на лоб.
- Да ты вся горишь, милая моя. И бредишь. Ну-ка, дай руку, вот так, хорошо, так и держи. Можешь? Конечно, можешь, ты же у нас сильная девочка. А теперь давай, вслух до десяти. Повторяй - один…
- Один, два, три…
Под кожу проникает что-то холодное.
- Четыре, пять… - в голове туман, но приятный. Он вытесняет боль, и я с радостью окунаюсь в него с головой. Хорошо. Нужно считать дальше, но я забыла, на чем остановилась. Впрочем, какая теперь разница. В тумане ничего не имеет значения. В тумане можно только спать.