До пола всего-то пять сантиметров, и если расслабить мышцы, то пальцы ног почти дотягиваются до воды. Наверное, здесь холодно, но Вальрик не чувствует холода.
Вот бы вообще ничего не чувствовать… в комнате Джуллы воды не было. Тонкий ковер на полу, опрокинутая табуретка и босые ступни. Тело чуть покачивалось, и Вальрик совершенно ясно понял, что сходит с ума. Кажется, он кричал… и плакал… и не помнил, кто и как ее снял. Потом появился мастер Фельче.
Новый вдох дается с трудом. И сил почти не осталось, но он выживет, хотя бы для того, чтобы убедиться, что Шрам действительно сдох. Если не сдох, тоже хорошо. Будет возможность убить еще раз… и не только его. Шрам. Унд. Толстяк-распорядитель, который назвал Джуллу имуществом.
Ненависть придала сил. Подтянуться, вдохнуть и вниз, осторожно, чтобы не потерять завоеванный воздух.
Вальрик сам отнес завернутое в саван тело к повозке. А позже, когда ворота, выпустив ее наружу, закрылись, пошел в столовую, взял нож и… глупо было думать, что ему позволят довести дело до конца. И не в живот надо было бить, а по горлу. Короткий нож по самую рукоять ушел в брюхо, и крови было много, но в Империи хорошие медики, поэтому нет никакой гарантии, что Шрам умер. Ударить второй раз не дали.
И кольцо отобрали. Вальрик хотел оставить его Джулле, но мастер Фельче сказал, что кольцо скорее всего украдут, и лучше бы его оставить. Вальрик оставил, но его забрали. И тот, кто это сделал, тоже умрет. Никто не смеет трогать вещи Джуллы.
Пустой воздух давит на легкие. Выдох и снова вверх. Почему здесь настолько темно… хоть бы каплю солнца. Светлые волосы на красном песке и горячая кожа…
Дверь открывается с оглушающим скрежетом, впуская внутрь волну тяжелого душного воздуха.
- Живой? Ну что же ты натворил, а? Глупый мальчишка…
- Я не… - Вальрик закашлялся и потянулся вверх за новой порцией воздуха. Нельзя разговаривать. Даже с Ихором. Позже. Потом, когда его снимут с цепи. Цепь падает вниз и Вальрик вместе с ней, коленями о жесткий мокрый пол, наверное, должно быть больно. Рук вообще не чувствует.
- Давай, вставай, осторожно… вот так. На меня обопрись. Руки… руки отойдут, заживут со временем. Пойдем. На меня хоть бросаться не станешь? - Ихор держал крепко, тащил куда-то. Вальрик шел. Ему было все равно. Главное, выжить удалось, значит, получится и рассчитаться.
Потом. Позже.
Фома
Весна наступала постепенно, с мятым мокрым снегом, от которого стены дома блестели влагой, а на подоконнике скапливались пахнущие деревом и плесенью лужи. Лужи Ярви протирала, а они накапливались вновь. Сугробы снаружи оплывали, превращаясь в грязное кружево подтаявшего снега, сквозь которое просвечивала буро-черная земля.
Болезнь уходила медленно, и Фома почти смирился и с приступами тяжелого, удушающего кашля, и с регулярными головокружениями, и с тем, что теперь и пустое ведро до колодца донести тяжело, а полное так и вообще от земли оторвать невозможно. Пройдет, со временем пройдет.
Сегодня день выдался особенно теплым, пахнущим сырой землей и талым снегом. Долгополая овечья шуба тяжестью давит на плечи, расстегнуть бы, а еще лучше сбросить, да Ярви станет волноваться.
- Я между прочим, тоже. - Голос шелестит в голове, точно опасаясь причинить лишнюю боль. - Еще одного воспаления ты не перенесешь. И так чудом выжил.
Чудо - это Ярви, светлое, невероятное, непостижимое чудо.
- Всего лишь женщина. А ты давай, не сиди на одном месте.
- А что делать? - Солнце нагрело стену дома и лавку, мелкая дробь тающих сосулек и хрупкий зеленый стебелек, выбравшийся из земли.
- Сходи куда-нибудь, к тому же колодцу. Тебе надо больше двигаться.
Порой Голос ворчлив до занудства, но советы дает толковые. И Фома, переодевшись - все-таки в шубе было чересчур уж жарко - отправился к колодцу. Если наполнить ведро наполовину, то он, пожалуй, справиться.
В куртке легче, а свежий весенний воздух возвращает силы, во всяком случае, до колодца Фома дошел без остановок. В деревне снега почти не осталось, так, редкие светлые пятна в тени заборов. Омытая талой водой мостовая ловила солнечный свет, а из мутной лужи на обочине пила воду растрепанная ворона. Хорошо.
Фома вежливо поздоровался с собравшимися у колодца женщинами и, опершись на высокий бортик, стал ждать своей очереди. На ворот приходилось налегать всем весом, а ведро ползло вверх медленно, перелив же воду, Фома понял, что должен перевести дух. Руки дрожали, да и колени тоже, а в груди зарождался привычный тяжелый комок кашля.
Как-то особенно сильно на этот раз, легкие, казалось, слиплись вместе, а во рту появился неприятный, но знакомый привкус. Красные пятна крови на ладони - это что-то новое.
- Помрет все-таки… - сказал кто-то, незнакомый голос, незнакомое лицо, на котором сочувствие мешается с любопытством. - Раз кровью кашляет, то точно помрет… молодой… жалко.
Страшно. Страх иррациональный, он не хочет умирать, он ведь только-только начал понимать, что такое жизнь и теперь сразу смерть. Эта женщина ошибается, он ведь выздоровел, а что кровь на руке… ну губу где-то поранил, бывает. И кашель унялся, а ведро уже не кажется таким тяжелым.
- Не надорвись, - попросил Голос.
К черту советы. Он справится, он станет сильнее и выживет. У него есть Ярви, значит…
Второй приступ кашля настиг вечером, когда Фома почти успокоился. На этот раз кровь откашливалась долго, с трудом, а где-то внутри, под сердцем расползалось горячее пятно болезни.
Хорошо, Ярви не видела, испугалась бы.
- Я умру? - сейчас, когда за окном разливалась бархатно-черная ночь мысль о смерти больше не вызывала того ужаса, но ему нужно было знать.
- Скорее всего, - ответил Голос.
- И что это?
- Вероятно одна из мутировавших форма туберкулеза, которую ты подхватил еще в лагере, но проявилась только сейчас. Если бы не воспаление, все бы обошлось, а так… ну полгода у тебя есть. Обратишься к да-ори, срок увеличится, ненадолго, но пару месяцев сверху выцарапают.
Полгода… это не так и мало, целая весна и лето, а осенью умирать не страшно. Осенью все умирает, желтые листья в холодном дожде, ранние сумерки и жухлая трава.
- Есть, правда, еще один вариант… я могу кое-что изменить в тебе, и болезнь просто исчезнет.
- И кем я стану?
- Большей частью человеком, просто с некоторыми изменениями в анатомическом и физиологическом плане. Внешне ничего заметного. И кровь, если ты так боишься, не нужна будет… думаешь, мне в могилу хочется? - Голос замолчал. Горячее пятно в груди медленно остывало, но все-таки… все-таки полгода слишком мало. В подкрашенном темнотой окне отражается белое перекошенное лицо, а ведь будет только хуже, снова кровать, снова тулуп и полные беспокойства глаза, ощущение беспомощности и ожидание приближающейся смерти.
- Я согласен.
Коннован
Господи, помоги мне! Больше все равно обратиться не к кому. День ко дню, неделя к неделе, а я все так же удручающе беспомощна. Я не понимаю и десятой части того, что нужно делать. Я не справляюсь. Пытаюсь, но… слишком сложно, слишком много всего и никого рядом, кто бы помог. Рубеус только упрекает, Мика молчит и улыбается, но в ее улыбке я читаю презрение, и чувствую себя хуже.
Хотя куда уж хуже? Все валится из рук. Два месяца жизни на то, чтобы убедится в собственной никчемности. И вот мы снова ссорились. Точнее, Рубеус орал на меня, а я даже не понимала, что опять сделала не так. Глупая ситуация, последнее время я только и делаю, что попадаю в глупые ситуации.
- Ты даже не пытаешься вникнуть в суть вопроса! - Он с такой силой ударил кулаком по столу, что чашка с чаем жалобно звякнула и опрокинулась. По бумагам поплыло светло-коричневое сладкое море. Я хотела смахнуть его рукой, но только размазала.
- Коннован, что с тобой? Ты ведешь себя, как… как трехлетний ребенок!