Анке тихо скулил и вертелся на месте, подымая целые тучи серебристого легкого снега… бежал собакой по невидимому следу. Замер у черного зева пещеры. Внутри темно и холодно. Рубеусу казалось, что он привык к холоду, но находиться здесь, в черно-ледяной утробе горы было просто невозможно. В центре пещеры уродливой статуей лежал мужчина с разодранным горлом, а у самой стены, с головой укутавшись в какую-то грязную овечью шкуру, спала Коннован. Сумасшедшая, ну разве можно спать в таком холоде?
- Эй, просыпайся…
Нити продолжают гаснуть… не слышит, слишком поздно. Неужели он снова опоздал? Ну уж нет.
Овчина смерзлась в тяжелую ледяную глыбу, и Коннован была частью этой глыбы. Какая же она холодная, а сердце бьется едва-едва. Спешить, снова спешить, она умирает… Куда?
Перстень привычно кольнул палец, сообщение состояло из одного-единственного слова: Саммуш-ун. Правильно, там лаборатория, и Карл, если не он, то… смерть.
- Потерпи, хорошо? Еще немного?
Она молчит, но сердце начинает биться чуть ровнее. Новая отсрочка.
- Ей будет больно.
- Конечно, будет. Ей в любом случае будет больно, - Карл действует с профессиональной жесткостью. - Жалеть потом будешь, помогай. Держи.
Коннован вдруг приходит в себя, пытается сесть, вырваться, хрипит… ее агония, наплывая волнами, корежит.
- Терпи, - приказывает Карл, не понятно только кому. - Держи… да держи ты ее, одежду нужно срезать.
И срезает. Черные лохмотья куртки, серые - рубашки, белые, омертвевшие - кожи… ей же больно.
- Ты что делаешь?
- Удаляю некрозы, лучше сейчас, чем потом. Оттают, гнить начнут, а там заражение… иммунитет ни к черту, полный набор, полузалеченные ожоги… - сияющее лезвие скальпеля взрезает коричневую корочку на бедре.
- Обморожение… - синеватое пятно мертвой кожи на ладони…
- И трофические язвы, - лезвие замирает у темного пятна-провала на щеке, точно выбирает, резать или нет. - Это не считая некоторых других… ран. Любопытно.
Тело под руками выгибается дугой и тут же оседает на измазанную кровью простыню.
- Мать твою! Сказал же держать! И еще, поговори с ней.
- О чем?
- Да какая разница, просто поговори, чтобы голос слышала… - Карл взял с соседнего столика тонкие стальные иглы.
- Еще одно, пожалуйста, усвой, что я лучше тебя знаю, что нужно делать. Будешь мешать - она не выживет. Заодно запоминай, как капсулу жизнеобеспечения подключать.
Первая игла с противным хрустом вошла между ребрами.
Коннован
Темно. Холодно. Больно. Три слова моего нового мира. Больше больно, чем холодно, и больше холодно, чем темно. И совсем уж немного страшно.
Лечу. Падаю. Нет, все-таки лечу. Тот, кто меня держит, не позволит упасть.
Все-таки больше холодно, чем больно. И звук мешает, быстрый-быстрый, точно камешек, который катится с горы… звука три, но они как бы вместе. Да, помню, это сердце бьется, точнее сердца - их три. И у меня три, только почему-то медленные и… и больно. Теперь опять больше больно. Голоса. Подслушивать нехорошо, но они сами сюда пришли.
- Держи… да держи ты ее… срезать нужно. Да, черт побери, кое-где вместе с кожей.
Я знаю этот голос. Карл. Карла я боюсь, потому что он жестокий, но не сумасшедший. Сумасшедших я боюсь больше.
- Поговори с ней…
Я хочу говорить, я слышу и понимаю, но ответить не могу, потому что если слова не замерзают, то все равно теряются в темноте. И больно. Карл нарочно делает мне больно.
Карл меня учит, как раньше.
Раньше - Орлиное гнездо, и резко очерченный край пропасти, шагнуть вниз и падать, падать, падать… лететь. Нет, падать…
- Тише, потерпи пожалуйста и все будет хорошо… - этот голос тоже знаком. Его я совсем не боюсь.
- Ты поправишься, ты обязательно поправишься…
Поправлюсь? Я не болею, было плохо, а потом человек и кровь… тепло… я заснула, а проснулась там, где темно. Нет, снова больше больно, чем темно. Я хочу спрятаться от боли, в темноте можно играть в прятки, но Рубеус не отпускает, он здесь, рядом… Хорошо. Он говорит что-то еще… слова проскакивают мимо меня, ну и пусть, главное, что темнота тает. Тает-тает и растает.
В черных глазах я вижу жалость. Странно. Меня не надо жалеть, я ведь дома…
Глава 4.
Фома
Утро выдалось некрасивым. Мутно-лиловый будто задымленный воздух, чуть подтаявший снег, сбитый, смешанный с грязью на узких дорожках. Черные силуэты домов и непривычная тишина у колодца. Железная цепь, разматываясь, тихо звенит. Натужно, устало поскрипывает ворот, и вода с тяжелым влажным вздохом проглатывает ведро. Теперь назад, подымать тяжелее, чем опускать, капли, скатываясь с ведра, звонко разбиваются о темное дно колодца. Вода холодная, с мелкими белыми кусками льда, но вкусная, свежая.
- Здорово, - тяжелая рука больно ударила по плечу. От неожиданности Фома едва не выронил ведро, ну нельзя же так подкрадываться.
- Здорово, говорю, - повторил Михель, дружелюбно улыбаясь. - Вижу, с самого утра на ногах?
- Как и ты.
- Ага, - улыбка стала еще шире. - Только я домой, а ты, видать, из дому. Дай, помогу.
Не дожидаясь согласия, Михель подхватил полное ведро, он вообще сильный, высокий, наверное, красивый.
- У соседей был, засиделся, пришлось на ночь остаться, ну а как светать стало, так я и домой… батько заругается.
Шаг у Михеля широкий, Фома едва поспевал следом.
- Думал, тута спят все, а гляжу ты с колодцем сражаешься… слушай, а ты не больной часом?
- Я? Нет.
- Да не обижайся, - Михель остановился, давая Фоме возможность отдышаться, а дальше пошел медленно. - Просто хилый ты больно, ажно не понять, в чем душа-то держится.
Сам Михель походил на огромного медведя, а косматая шуба коричневого меха только усиливала сходство. И руки у него как молоты… смотреть на руки было неприятно, сразу вспоминался серый подвал, тазик с водой и расстроенный голос Мутры, уговаривающего написать… во рту моментально появился хорошо знакомый привкус крови.
- Ты чего? - Михель глядел с участием, от которого Фоме мигом стало стыдно за свои мысли. - Побелел весь… как есть, больной, а говоришь, будто нет… не заразный хоть? Да не, навряд ли, тебя ж это… повелитель привел. Ты молоко пей, с медом, и мяса побольше, там навроде батько свинью бить собирается, так я попрошу, чтоб печенки сырой… за недорого отдаст, главное, не жарь, так сразу ешь. Я раньше тоже хилый был, а теперь ничего, выправился. Ну так это… пришли вроде.
Михель, поставив ведро на выщербленные ступеньки перед домом, прошелся по двору, постучал по стене дома, пальцем колупнул потемневшие от времени и сырости доски двери и с упреком произнес:
- Не хозяйственный ты. Дров маловато… и мокрые все, ну кто ж так держит под открытым небом? Хоть бы ветками какими… вообще поленницу построить надобно. Скотину не держишь? И дом подправить. В лесу мха надрать, а лучше потом поверх смолою.
- Еще бы печь почистить, а то дымит.
- Не дело, - согласился Михель, вытирая руки о мокрый мех. - Мож я сегодня зайду? Ну, по-соседски? Если батько не запрет, он у меня скорый на расправу. А лучше в лес, бури-то были, значит и свалыши сыщутся.
- Мне заплатить нечем.
- Так потом как-нибудь сочтемся, по-соседски.
Тихонько скрипнула, отворяясь дверь, Ярви вышла на порог и, увидев Михеля, замерла. Едкий, настороженный, связанный со знакомым ощущением близкой беды страх расползался в дымном утреннем воздухе.
- Вот оно значится как… - Михель вытащил из кармана огромные, грубо сшитые рукавицы. - Сюда, значится, пришла…
Ярви попятилась, а Фома печально подумал, что с Михелем он точно не справится, но все равно, если тот вдруг вздумает тронуть… если хотя бы шаг сделает… ну и что, что Михель больше, и здоровее, и кулаки у него, как молоты кузнечные, но на этот раз Фома не отступит.